Таким образом, судьба подарила им время, свободное от суеты, столь необходимое и Марселю, и Тане для того, чтобы прийти в себя.
Марсель постепенно оттаивал, вживался в прежнюю обстановку, при этом даже не пытаясь забыть пять лет советского плена. Он понимал, что эти годы страданий и унижений сделали его совершенно другим. И если постоянная настороженность гонимого зверя, усвоенная им в лагере, где каждый неосторожный жест мог ему стоить удара сапогом в живот, а то и автоматной очереди в спину, постепенно оставляла его, то повышенное чувство собственного достоинства ему предстояло теперь пронести через все годы, ждавшие его впереди. Сейчас ему никого не хотелось видеть — даже самых близких из своих давних друзей, — он слишком устал и пока не нуждался в общении, которое компенсировалось тем редким слиянием душ, что существовало между ним, Таней и его престарелым отцом.
Спокойствие и любовь, царившие в этом родовом гнезде, расслабляюще действовали на Таню. Все вокруг было внове для нее, на каждом шагу ее подстерегали мелкие подвохи и трудности; дом был просто напичкан таинственными предметами, словно ловушками, расставленными специально для нее. Только добродушие и мягкосердечие немолодой прислуги, воспитанность и деликатность хозяев могли помочь ей выпутаться из каждой из подстерегавших ее западней, будь то неуправляемые краны в ванной комнате, которые явно были… себе на уме и стремились окатить ее потоками то горячей, то холодной воды, выбирая варианты по собственному разумению; или хитрые дверные замки, имевшие обыкновение захлопываться самопроизвольно и делать Таню пленницей тех мест, откуда она предпочла бы выбраться. А чего стоили многочисленные кухонные механизмы! Таня чувствовала, что никогда не научится пользоваться ими, и безумно завидовала той легкости, с которой с ними управлялась кухарка, в свою очередь удивлявшаяся Таниному стремлению облегчить ее исконную работу.
Прислуга вообще частенько становилась в тупик, не зная, как воспринимать Танины действия, да и саму Таню, как таковую. С одной стороны, она безусловно являлась гостьей, да и не только гостьей молодого господина. Это было ясно всем, но совершенно не вязалось с обычаями благопристойного дома Бовилей. С другой стороны, в первое же утро, проведенное Таней в замке, она совершенно ошарашила горничную, пришедшую убирать в ее комнату и заставшую Таню с половой щеткой в руках, мирно метущую дубовый паркет, напевая себе под нос песенку на совершенно непонятном для горничной языке.
Всеми силами Таня стремилась освоить навыки, которые имели в этом, столь таинственном для нее мире даже малые дети. С трудом привыкнув к тому, что обязана позволить лакею, минимум в три раза старше ее самой, обслуживать себя за столом, она пыталась разобраться в системе столовых приборов. Таня никогда не приступала к еде до того, как это делали ее сотрапезники, пытаясь прилежно имитировать их легкие и непринужденные действия. Для того, чтобы не ударить лицом в грязь, ей приходилось прикладывать столь неимоверные усилия, что она теряла всякую способность различать вкус подаваемых ей блюд.
Марсель и старый барон видели, как трудно она привыкает к совершенно новой для нее обстановке, и старались ей помочь, деликатно не замечая ее промахов, подавая ей советы не словесно, но личным примером, так, чтобы не обидеть и не смутить ее.
Отец Марселя относился к Тане, как к собственной дочери, которую ему всегда хотелось иметь, но судьба распорядилась иначе. Он учил ее своему родному языку, добродушно, как маленькую, заставляя повторять за ним названия предметов, на которые он указывал. Ее несомненные успехи доставляли ему самому детскую радость и удовлетворение; Танины ошибки смешили их обоих. Вечерами они подолгу засиживались за шахматами, которые были невинной страстью старика и увлечением Таниных детдомовских времен. Проигрывая, барон начинал жульничать, они с Таней ожесточенно спорили, причем каждый доказывал свою правоту на своем родном языке.
— Нет уж, дедушка, так мы с вами не договаривались! — ворчала Таня, не слушая стыдливых оправданий старика, произносимых на языке Золя и Мопассана.
Наблюдая за этими ежевечерними сценами, Марсель, обычно сидевший в это время с книгой в уголке гостиной, покатывался со смеху.
Днем Марсель и Таня подолгу гуляли, Марсель называл по-французски деревья и цветы, росшие в парке при замке. Тане была знакома совсем другая природа и теперь она испытывала ощущения первооткрывателя. Она быстро научилась ездить верхом, что вовсе не было удивительно, учитывая ее крестьянские корни.