В отеле был ресторан, где на обед за два доллара с персоны подавали салат, рис, картофель, зелёные бобы, жаркое и апельсины.
Сразу же после регистрации, скоренько уничтожив по два полных обеда, мы рухнули на кровати и проспали без задних ног остаток дня, прихватив добрую половину следующего. В кладовке нашего этажа Ларри раскопал вентилятор, иначе при изнурительном пустынном зное спать в номере было бы просто невыносимо.
Перед тем как уснуть Ларри выразил словами то, о чём неотступно думали мы оба:
— Этот обратный прорыв в Каир — не по мне. Я за то, чтобы вернуться поездом.
Луксор, с его храмами и гробницами, насчитывающими более трёх тысячелетий, внушал благоговейный трепет. Мы провели там около недели, бродя по Карнаку[*], древнему городу Тебесу, осматривая Луксорский храм, гробницы Тутанхамона и других фараонов, их родичей и придворных. Великолепие и величие руин Древнего Египта резко контрастировало с нищетой и первобытным убожеством Египта сегодняшнего.
Накануне отъезда из Луксора мы отправили велосипеды в Каир багажным поездом, молясь, чтобы их не изувечили и не увели по дороге. Нам казалось, что шансы наших «коней» не попасть в лапы воров весьма призрачны, тогда как администратор отеля думал иначе: «Египтяне попрошайничают, но не воруют. Ничего не стрясётся с вашими велосипедами».
Благодаря студенческим карточкам мы заплатили всего полцены за купе на вечерний поезд до Каира. Поездка пришлась на ночь четвёртого ноября, того самого дня, когда иранские студенты захватили американское посольство в Тегеране. Наутро, когда поезд прибыл на каирский вокзал, миновав пути, загромождённые вышедшими из строя локомотивами, пыльными грудами угля и щебня, мы со всех ног кинулись прямиком в багажное отделение. Наши велосипеды были на месте. Для сохранности расстаравшийся служащий запер их в отдельной кладовке, а за лишнюю каплю внимания потребовал с нас выкуп — изрядные чаевые.
С вокзала мы направились в многоэтажный жилой район, расположенный в окрестностях аэропорта. Джим Петт, принадлежащий к той же религиозной группе, что и мой брат, заранее пригласил нас погостить у него, когда мы вернёмся из Луксора. Британский гражданин, добрую половину своей жизни проживший в Египте, он преподавал педагогику в Каирском университете. Его квартира сияла безупречной чистотой, как небо от земли отличаясь от привычных нам локанд и дешёвых отелей. Все три дня до отлёта в Афины, пока мы жили у Джима, я мучительно раздумывала над «почти созревшим» решением вернуться домой.
Днём, когда Джима не было дома, мы с Ларри отсиживались в квартире — оазисе, защищённом от грязи, гвалта и нищеты. Мы проводили время за письмами или слушали записи Джона Денвера. Его ностальгические, горьковато-сладкие песни о Скалистых горах, зелёной траве, деревьях и горных ручьях и о возвращении в родные места пробуждали во мне такую тоску по дому, что всякие попытки удержаться от слёз неизменно оканчивалось неудачей. Все три дня я горестно прохлюпала носом, лишь дважды отважившись выйти на каирские улицы — в «продрейсы» за рисом и хлебом. И все три дня мы с Ларри только и говорили что о поездке в Луксор: о крысиных и мушиных полчищах, о мерзости и полном упадке и о египтянах — о тех, что встречали нас улыбкой, и о тех, что пялили на нас глаза, попрошайничали, плевались, бросались камнями и палками.
А ещё я много думала о Египте. В Египте я впервые в жизни лицом к лицу столкнулась с крайней нищетой, грязью, болезнями. Теперь я знала об этом не понаслышке, не из книг и журналов, не из теле— и радиопередач. Они стали моей «окружающей средой». В этой среде я ела, спала, двигалась. Я узнавала их по звукам и запахам. Я соприкасалась с ними, и они задевали меня за живое. В деревнях мне приходилось встречаться и говорить с настоящими «живыми мощами»; случалось, фрукты и хлеб, из которых состоял мой обед, я получала из рук желтушных жертв шистосомоза — болезни, которой жители Верхнего Египта заражались через обитающих в канале улиток-переносчиков или через заражённую воду.
Бедняки тянули ко мне руки и теребили мою видавшую виды «амуницию», которая казалась им чистой и новой, выпрашивали деньги на кусок драгоценного тухлого мяса, чтобы набить голодное брюхо. Интересно знать, догадывались ли они, что в запылённых вьючниках мы с Ларри везли капитал, больший, чем они могли заработать за всю свою жизнь, просто потому, что по счастливой случайности или по воле рока мы по рождению принадлежали к американскому среднему классу, тогда как они появились на свет среди нищеты Третьего мира. Как, вновь спрашивала я, можно разумно объяснить, почему эти несчастные обречены на такое ужасное существование, в то время как большинство американцев — благодаря самому факту своего рождения в Штатах — по сравнению с ними живут как короли? И я не находила объяснения. Я винила себя и за то, что ухнула столько денег на удовлетворение собственной прихоти обогнуть земной шар на велосипеде, в то время как египтяне изо дня в день с трудом наскребали себе на жизнь.