Когда все было слажено простым и необременительным способом, его радости не было предела. Неужели он смог так ловко обвести всех вокруг пальца и завлечь ее в собственное логово? Он даже дрожал от осознания того, что птичка так легко впорхнула в расставленные сети. Его радость омрачала лишь ревность несносной Руфины. Как сможет он объяснить ей столь наглый и странный поступок? Привести в дом в качестве горничной такую немыслимую красавицу. Он решил: будь что будет, а там поглядим. Мне нужны твердость и спокойствие, иначе меня разоблачат.
«До поры до времени мне нельзя никаким намеком, никаким действием выдать свои истинные цели. Только строгость и ничего более. Никаких предпочтений…»
Он вызвал к себе старшую горничную Капитолину Ивановну и решительным тоном приказал ей загрузить новую горничную таким количеством работы, чтобы она падала от усталости.
– Никаких поблажек! – произносил Анатоль с плохо скрываемым сладострастием в голосе.
Капитолина понимала его с полуслова…
Супруга тоже зорко следила за тем, как загружена ненавистная ей девица, которую ее ветреный супруг осмелился привезти в дом без её личного на то согласия. Обычно Руфина сама занималась подбором прислуги. За исключением двух старых горничных, Капитолины и Марии, проживающих в имении давно и постоянно, молодые особы ротировались довольно часто. И каждая, вновь прибывшая горничная, могла посоревноваться с предыдущей в своей немиловидности или откровенном уродстве.
Анатоль иногда подсматривал за Людочкой, холодея от жуткого вожделения. Он видел, что девушка измучена непривычным объемом тяжелой и непосильной для нее работы. Он видел, как прямо на глазах она бледнела и худела. Эти метаморфозы вызывали в нем острые приступы жалости и… странное желание сделать ей еще больнее, увидеть ее полное унижение. А когда он узнал о том, что ее, как и всех, подвергли унизительному осмотру, он долго онанировал, не в силах сдержать в себе пароксизма похоти, завладевшего его душой.
И вот он ехал к ней… Ему самому не верилось, что он, наконец, сумел вырваться из назойливого и душного «протектората» супруги.
Анатоль раздумывал над тем, как впервые возьмет ее за руку, как сожмет до хруста тонкий стан, как поцелует ее чистые и влажные губы… как. О, далее он думать не мог.
Когда карета подкатила к дому, стояло ранее утро. Он встретил ее на дорожке сада. Она шла неспешной походкой и напевала про себя какую-то незамысловатую песенку. Людмила казалась сонной и, верно, еще теплой от недавнего сна. Свежее утро не до конца выветрило сладкую негу в ее мягких движениях и затуманенном взоре. Тонкие пальчики сжимали пустую корзину.
Анатоль вышел на дорожку.
– Доброе утро, Мила!
Она вскрикнула от неожиданности и выронила корзинку. Граф подошел вплотную. Он поднял корзину и протянул ей.
– Не бойся меня, милая… Мила…
Она растерянно смотрела на его красивое лицо и на глазах заливалась румянцем.
– Анатолий Александрович, вы… как здесь оказались?
– Я приехал к тебе…
– Но как?
– А вот так…
Он решительно притянул ее к себе, сильно сжал в объятиях и впился губами в полураскрытый рот. Какое это было блаженство! Когда он отстранился, чтобы глотнуть воздуха, то увидел, что Людочка неестественно бледна, а карие её глазищи закрыты. Она вся обмякла, пошатнулась и свалилась в обморок. Он едва успел подхватить ее на руки. Озираясь по сторонам, Анатоль понес ее по аллее, к главному входу.
«В случае чего, скажу, что горничной стало плохо, – мелькнуло в его голове. – Черт! Почему я вообще кому-то что-то должен объяснять?»
Промелькнули две аллеи, клумба с фонтаном. И вот, наконец, центральный вход.
«Слава богу, никого», – с облегчением констатировал он.
Анатоль вбежал на центральную лестницу и понес ее к своему кабинету. К счастью, почти весь дом еще спал. Эту сцену наблюдал лишь невидимый из-за кустов дворник Степан. Он усмехнулся про себя: «Вон оно как… Ну, оно дело молодое. На то они и господа. А только я буду помалкивать от греха подальше».