– Ох, Эрнан, неужто тебе это не напоминает жуткие голоса мексиканских жрецов? Они затягивали что-то подобное на восходе солнца, когда по ступеням храма поднимались вереницы людей, у которых должны были вырвать сердца, предназначенные в пищу ацтекским богам? Как ты полагаешь, твой Сипоала все еще думает об этом? Мне кажется, с твоей стороны слишком наивно доверять ему…
– Сипоала не простой человек, Альваро. Это один из трех сыновей Махискацина, касика[28] Тласкалы – моей надежнейшей опоры в Юкатане. Ты, что, забыл то время?
Надо сказать, что ни болтливый мавр, ни Гаратафас, как и вообще ни один человек из экипажа, за исключением священника – нечистоплотного, но уважающего тайну исповеди, – никто не знает о том, что Фигероа, прежде чем он, по праву своего происхождения, был произведен в должность капитана галеры, вместе с Кортесом участвовал в завоевании Теночтитлана – этой Венеции обеих Америк.
Они вместе бежали оттуда в ту noche triste[29], когда восставшие ацтеки изгнали их, и большая часть четырехсотенной армии алчных конкистадоров, изнемогая под тяжестью золота и драгоценных камней, утонула в лагунах, окружавших этот сказочный город. Вместе, прячась под кипарисами Попотлана, они смотрели, как мексиканцы сами поджигают свою столицу, лишь бы ни единого ее камня не оставить в кощунственных руках испанцев. Укрывшись в опустевшей пирамиде Уицилопочтли, они раскаивались, хотя и недолго, в своих ошибках и проклинали свою жадность. Вместе они оплакивали своих соратников, павших в битве, или хуже того, оказавшихся теми пленниками, которых приносили в жертву, вырезая им внутренности на алтарях кровожадного бога-ягуара. Но ни тому, ни другому не причинял большого огорчения вид изъеденных оспой лиц индианок, их наложниц на один вечер, которые как мухи падали на всем протяжении их жестокого пути.
И, наконец, после всего лишь сорока двух дней плавания, в мае 1528 года Кортес и Фигероа вместе сошли на берег в порту Палоса, словно принесенные на крыльях Провидения и Фортуны. Они сложили к ногам Карла Квинта тонну золота, три солнечных диска диаметром в две сажени, отлитых из того же металла, полторы тысячи драгоценных камней, сотню украшений из перьев, столько же кинжалов из обсидиана и множество зеркал из горного хрусталя. Помимо этого, в дар императору были привезены пеликаны, пумы и броненосцы, а также целая процессия индейцев – альбиносов и акробатов. Эти последние оказались верным средством поразить королевский двор, давно пресыщенный любыми диковинами, поскольку ему изначально принадлежали не только все известные земли, но и те, что еще предстояло открыть.
Дружбу, которая связала души этих крепких людей, не удалось разрушить ни войнам, ни лихорадкам, ни ураганам. Однако это оказалось по силам простой учтивости во время обязательного благодарственного паломничества к храму Богоматери Гваделупской. Пока Кортес забавлялся опасными играми, расточая любезности одновременно Марии де Мендоса, супруге могущественного королевского секретаря Франсиско де Лос Кобоса, ее сестре Франсиске де Мендоса и своей официальной нареченной Хуане де Суньига, менее искушенный в искусстве волокитства Фигероа угодил в сети Клары дель Кастилломальдонадо, чья поразительная красота и диковинное имя скрывали душу куртизанки.
Кортес предупредил его об опасности, но страсть совершенно ослепила Фигероа. Алчный конкистадор, вернувшийся в Испанию сказочно богатым, столкнулся с волчьим аппетитом Клары, куда более ненасытным, чем его собственный. Она лишила его разума. Заболев любовью, он дошел до того, что начал распевать серенады под ее балконом. Правда, голос его будил всех собак в округе и вдохновлял соседей на опорожнение ночных горшков на голову поющему идальго. Еженощно орошаемый нечистотами и ежедневно донимаемый упреками и советами друга, он вконец рассорился с Кортесом. Он дал ему поскорее убраться в свои мексиканские края, где уже другие авантюристы плели интриги, пытаясь занять его место и присвоить себе его заслуги вместе с захваченной собственностью.
К несчастью для Фигероа, Кортес был прав. Красавица мигом промотала его состояние. Ради нее он разорился на подарки, приемы и путешествия. Последние золотые слитки он истратил на празднества по случаю помолвки со своей кастильянкой – празднества, достойные быть записанными в анналы истории. Но как только она поняла, что у конкистадора не осталось больше ни одной золотой песчинки, она бросила его.
– Бедный мой Альваро, но ты хотя бы насладился ее прелестями досыта?
– Увы, я так никогда и не смог вкусить от ее запретного плода. С досады я зачастил в бордели Валенсии, надеясь восполнить то, что мне было обещано ею, и что она так и не пожелала мне дать. Там-то я и подцепил этот недуг, который называют неаполитанским.
– Он вовсе не неаполитанский, он американский. Эти с виду безобидные прыщики у некоторых дочерей касиков уже поубивали многих из моих колонистов в Куэрнаваке. Мне остается лишь благодарить Богоматерь Гваделупскую – меня этот недуг пока не тронул! И как ты теперь себя чувствуешь?
– Бессилен, но жив!
О своем прошлом Фигероа вспоминает с чувством неотвязной тоски и с большим стыдом, что заставляет его молчать о своих приключениях и так раболепно заискивать перед Кортесом.
– Так что мне остается только заниматься делами, друг Эрнан. Сколько там бочек?
– Двенадцать, и в каждой по двести мюидов хорошо спрессованного «снежка», укутанного в солому. Я лично присутствовал при законопачивании, поскольку у меня совсем нет доверия к маврам.
– Желательно, чтобы он не растаял в пути! Двенадцать бочек по двести мюидов – приличный вес. Каторге придется попотеть!
– Ну, так прибавь им порцию чечевицы, всего делов-то. К тому же, ветер будет попутным. Мои мавры ожидают mijor[30]. Южный ветер надует твои паруса. Норд-ост поможет тебе причалить к Майорке. Корабли сеньора Гонзаго, идущие из Сицилии и Неаполя, прибудут с зюйд-вестом. Таким образом, у тебя не будет неприятных встреч.
– Ты совершенно уверен в твоем приятеле из Сан-Висенте?
– Да. От тебя требуется лишь перегрузить свой товар в пещеру, расположенную в бухте, по левую руку. Мой каталонский помощник Пухоль заберет его после твоего отплытия. В случае надобности ты дашь залп из мортиры – этот сигнал будет означать для него, что бочки доставлены. Только не забудь: ни при каких обстоятельствах вам не следует встречаться друг с другом. Ты выгружаешь товар и даешь деру, а он приходит после и подбирает его.
– Ну а ты, что ты с этого имеешь? Какой у тебя интерес в этом грузообороте? Ты знаменит, ты принят при дворе императора…
– Всего-навсего, поправить свои дела, Альваро. Я далеко не тот богач Кортес, каким все меня представляют, даже если у меня и есть некоторые сбережения, которые я храню для своих потомков. Не тебе же объяснять, сколько стоит снарядить каравеллу, не считая расходов на тот образ жизни, который подобает придворному. В ожидании погрузки для экспедиции в Алжир двор будет находиться либо в Маоне, либо на Майорке. Императора будет мучить жажда, он заплатит золотом за этот «снежок», чтобы освежить себе пиво и угостить дам шербетом. Я беру на себя эту заботу, но через подставное лицо: это Пухоль, который ждет тебя на Майорке. Что же до христиан, выкупленных на берберском берегу, то они видят во мне, в некотором роде, святого. Никто, кроме тебя и мавров, ничего не будет знать о нашей сделке.
– Ты догадываешься, я полагаю, что моя такса за помощь тебе в этой транспортировке не будет мала.
– Я заплачу, сколько ты скажешь. Чем ты хочешь, чтобы я заплатил? Золотом? Серебром?
– Нет, камнями. Я тебя знаю – у тебя должны быть самые прекрасные камни во всей империи. А это самая разменная монета.
И тут Фигероа принимается стаскивать свои тяжелые сапоги.
– Ты, я вижу, по-прежнему в своих сапогах с выдвижными ящичками? – замечает Кортес.
– Ну да! Это же единственная вещь, которую мне оставила Клара! Без них я был бы окончательно разорен.
– Ты всегда изумлял меня этой парой сапог, которые сшил тебе мой кубинский сапожник. Уже по нашем прибытии в Палос ты прятал в них пластинки золота.