– Здесь что-то выгравировано по окружности…
– За эту жемчужину я так дорого заплатил – людьми и лихорадками, – что мне захотелось выгравировать на ней одну фразу из Евангелия от Матфея и я заказал в Гваделупе эту надпись.
– Что же она гласит?
– Ты первый видишь эту жемчужину и первым услышишь эту фразу. Она показалась мне подходящей, чтобы возвеличить красоту этого камня: «Inter natos mulierum non surrexit major[33]».
– Да, это правда! Меж сынов человеческих никогда не рождалось подобного сокровища!
Увы двум нашим невежественным осквернителям! Их богохульные речи достигли ушей Всемогущего и когорты его крылатых сторонников, которые как раз в этот момент вышли на космический балкон освежиться.
Подобные литературные заимствования претят вкусу Господа – Яхве или Аллаха – называйте, как хотите эту треклятую троицу, мало кем принимаемую в расчет. Во всяком случае, там наверху – действительно Один, или скорее трое в Одном, как об этом поет в эту самую минуту на своей заутрене Павел III, он же Папа Александр Фарнезе: «Credo in unum deum…et tres in unum sunt. Amen[34]».
– То есть как это Amen? Выгравировать Мои слова, принадлежащие Мне, Пресвятому и Единственному автору, на этой красивенькой безделушке? Да что он о себе возомнил, этот бородач?
Монотеистическая троица, внимательно взвесив активы и пассивы этих скупцов, похваляющихся своими сокровищами, как мальчишки – умением корчить рожи, приходит в ярость и решает прибегнуть к жестокому наказанию.
– Эй, Нептун, а ну поди-ка сюда, старая селедка! И хватит ковырять в зубах костями от пятничной рыбы, смотреть тошно. К ноге, Я сказал!
Бедняга греческий бог, сосланный с 33-го года нашей эры на чистку райских туалетов, является задом наперед, волоча свои водоросли к подножию передвижного трона Единственного. Ибо Нептун по-прежнему считает Троичного узурпатором власти Юпитера. Он знает, что на самом деле метафизические сущности подобны земным правителям: у них также бывают свои опалы, и та, что постигла первых богов и уже длится в течение пятнадцати столетий, на его взгляд, как-то слишком затянулась.
В главе XXV книги 15 своего сочинения «О граде Божием» святой Августин составил классификацию видов гнева Единственного. Их оказалось три: теллурический, акватический, и метеорический[35]. И поскольку наши конкистадоры в данный момент находятся на воде, Верховный Узурпатор приказывает Нептуну отправиться в алжирскую бухту и на дне ее учинить сотрясение, вздымая и переворачивая множество камней и щебенки.
Нептун повинуется, скрепя сердце, но поставьте себя на его место – боги, даже старомодные, тоже хотят кушать. Его хтоническая вылазка оборачивается кошмаром на водах. Внушительных размеров волна берет направление к трем кораблям. Одновременно вступает в действие тучеобразующая составляющая небесного гнева. Она принимает форму гигантских черных скоплений, которые распухают, заслоняя луну, так что Батистьелло, в обязанности которого входит наблюдение за горизонтом, не имеет никакой возможности разглядеть надвигающуюся волну.
Издав короткий треск от полученного толчка, «Виола Нептуна» и «Звезда Куэрнаваки» теряют равновесие и приходят в состояние опасной килевой качки. Первая, резко развернутая силой потока, таранит мавританскую бригантину, которая сразу же идет ко дну. Ее бессмысленное уничтожение вызывает протест, хотя и не слишком сильный, у мусульманской составляющей Всех-Троих-Наверху, но, согласно толкованию раввинской стороны – той, у которой на все имеется талмудическое обоснование, – невозможно приготовить омлет, не разбив яйца.
Inch Allah[36]! – не без некоторой иронии замечает на это часть христианская.
И кара за надпись не заставляет себя ждать: необыкновенная жемчужина выскакивает из руки Кортеса. Прокатившись по подушкам, она падает на ковер. Оба судна чудовищно раскачиваются и теряют свою устойчивость, хотя и не опрокидываются – Бог не так глуп, чтобы одним махом дать закончиться заказанному им спектаклю со столь занимательными персонажами. Жемчужина, благодаря своей причудливой форме, совершает непредсказуемые движения и повороты, препятствующие кому бы то ни было ее схватить. Кортес кидается влево, Фигероа туда же, и они с силой сталкиваются головами. Грушевидная жемчужина успевает проскочить между их ногами. Вот они, уже оглушенные, летят вверх тормашками вглубь кормовой рубки. В это мгновение индеец, потеряв равновесие при очередном ударе волны, выбивает дверь своим телом. Хитрая жемчужина пользуется этим обстоятельством, чтобы выскочить. Оказавшись на мокрых досках, она берет разгон, отталкивается от бухты канатов, выскальзывает из-под ног попытавшегося наступить на нее Батистьелло, натыкается на Ильдефонсо, вылезающего из трюма, затем перескакивает ему на макушку и – можно подумать, что она живая, дрянь этакая! – улетает к противоположному борту. И вот она уже напротив клюза, через который с палубы уходит вода.
По игривой небесной прихоти – назовем это здесь случайностью – облачное покрывало спадает с лика луны. Ее луч падает на сияющее округлое совершенство, сообщая ему никогда прежде не виданную красоту. Подскакивает Кортес, за ним Альваро, Батистьелло и Сипоала, но разве найдется ловкач, способный ее поймать! Налетает последняя волна, и жемчужина уже не выбирает между палубой и темной бездной. Прекрасная как последнее «прости», эта бесценная груша исполняет финальный пируэт на своем хвостике, и – плюх! – сокровище конкистадора исчезает навсегда.
Посланный морским архангелом гигантский тунец заглатывает цитату из Матфея, поверив ему на слово, и, развернувшись, уплывает, чтобы возвратить это чудо природы тому, кому оно принадлежит по праву – богу Тлалоку, в его родную Калифорнию. И, наконец, чтобы рассчитаться с экзотическим божеством в полной мере и с лихвой, Всемогущий предлагает ему человеческое жертвоприношение в виде брадобрея Жоржа, который, погнавшись за бритвой, выпавшей из его сумки, оскользается на палубе, летит в воду и тут же идет ко дну.
На своем балконе Бог и его сбиры от хохота хватаются за бока, глядя, как бедный Кортес – ставший теперь беднейшим, в превосходной степени, – заливается слезами.
– Прощайте, его быки, прощайте, его коровы, прощайте, его свиньи, в количестве тысячи голов, и двадцать три тысячи его индейских вассалов! Пусть знает, что Я – Тот, кто дает, и что Мне еще больше нравится забирать обратно! Следовало спросить Моего разрешения, прежде чем растаскивать на цитаты Мои Евангелия! Но если бы он подарил эту жемчужину столь возлюбленным Мною верующим Гваделупы, Я бы, наверное, его простил. Все-таки он достаточно хорошо поработал во славу Мою, этот маркиз д’Оахака!
На «Виоле» нарастает коллективный припадок богобоязни. Отбывающие каторгу гребцы выныривают из солоноватой лужи, на поверхности которой плавает блевотина вперемежку с турецким горохом, чечевицей и кусками сала из мешков, вспоротых ударами поломанных весел. Их с десяток разбила волна, отправив на тот свет обоих Делла Ровере и уничтожив запасы пресной воды.
Выбравшись наверх, галерники видят коварную морскую гладь, безмятежно мерцающую под бледной луной. Ночное светило представляет их остекленевшим взорам две коленопреклоненные фигуры, испускающие стоны во всю силу своих легких. Это Фигероа и Кортес. Возле них безостановочно и с невероятной скоростью крестится Ильдефонсо. Этот его истерический тик прекращается лишь после крепкой оплеухи надсмотрщика Хосе.
– Что собственно случилось? Католический бог воспылал гневом? – вопрошает Лефевр, сохранивший полную невозмутимость в этой суматохе.
– Уж не взгромоздилось ли на нас по ошибке некое морское чудовище? – отваживается предположить Содимо, в чьем сознании крепко укоренился образ содомии.
– А куда делись мавры? – спрашивает Гаратафас.