Сажусь обратно на стул. Она все еще не отпускает мою руку. Держится крепко, по мере возможности. Как силы позволяют.
— Спасибо.
Только за что? Если бы я знал, на что шел, то ни за что в жизни не согласился бы на ее просьбу.
— Здравствуйте.
В палате раздается строгий голос, как у моей классной руководительницы в школе. И почему я вспомнил именно ее, когда выпрямился, оторвал свою руку от Евиной и взглянул на стоявшую женщину? Потому что они были практически одинаковы.
Юбка до середины икры, пучок на затылке, а цепкий взгляд из-под стекол овальных очков действуют как детектор лжи. И такую не обманешь, даже если уверен в собственной правоте — признают виновным и казнят без предоставления последнего слова.
— Добрый день, — подхожу к женщине. — Вы, наверное, бабушка.
Она усмехается. То ли горько, то ли с сарказмом, не знаю, но спустя некоторое время, окинув меня взглядом а-ля металлоискатель, спрашивает:
— Это вы нашли Еву?
— Да. Олег Дмитриевич Соломон… — протягиваю руку.
— Римма Васильевна, очень приятно. Ваши картины просто замечательные. Наш интернат очень благодарен вам. Спасибо, — вежливо произносит женщина и протягивает руку в ответ. — Если вы не против, я бы хотела поговорить с Евой наедине.
Краем глаза замечаю, как девчонка медленно крутит головой из стороны в сторону. Если бы могла, то крутила бы быстрее. Когда я обратил на нее внимание, полные губы прошептали:
— Не уходи…
Через секунду женщина поворачивается вслед за мной и устремляет взгляд на Еву. Затем на меня. Темный. Требовательный.
— Олег Дмитриевич?
— Конечно.
Несмотря на образ этакой училки, сама женщина показалась довольно милой. Возможно, в ней еще осталась советская закалка, но все же внутри нее таится любовь и сострадание. И почему Ева просила остаться?
И ответ пришел сразу же, как только я прикрыл дверь, не успев отойти от нее…
— Вот ты и попалась, маленькая дрянь, — слышится неприятное шипение. — Думаешь, это того стоило?
— Да, — доносится слабый голос Евы. Сразу же после него раздается хлопок. Быстрый и резкий. А после него тихое и такое же быстрое постанывание.
— Лекарства больше не получишь. А как только вернешься в интернат, будешь полы драить на всех этажах.
— Так нечестно!
— Нечего сбегать, поняла? А теперь наслаждайся недолгими деньками в больничке. Приду через неделю.
Ебаный рот!
Что за херня здесь происходит? Что за угрозы таблетками? Крики? Избиение? ДА, оно точно было, я не дурак. Все пазлы сложились воедино, те вопросы, которые возникали раньше, тут же отпали. Ответы на них получены. И они не особо меня радовали. Точнее вообще не радовали.
То есть это не бабушка Евы, а воспитатель, если судить по рассказу врача? И она вправе вот так мучить ребенка? Разве за это не полагается наказание? Это же нарушение закона! Она, как ответственный, обязана следить за ребенком. А поначалу показалась достаточно милой, хоть и строгой внешне.
Нужно что-то сделать! В суд подать за жестокое обращение с детьми, лишить возможности воспитывать детей. Что там еще делают?
Так, стоп!
А почему я вообще об этом задумываюсь? Какое мне дело? Я всего лишь вызвал для девчонки скорую, дождался опекуна, пора валить. Но что-то не позволяло. Я и шагу ступить не мог. Мимо медсестры проходили, косились на меня странно, а я даже этого не замечал.
Отхожу подальше, как только у двери раздаются шаги. Встаю к окну, делаю вид, что вообще не при делах. Сигарету бы выкурить, но нельзя. Придется на улицу выходить, и не факт, что снова пустят в корпус.
Захожу в палату, когда женщина покинула коридор, смотрю на Еву. Лежит пластом, как раньше, на правой руке капельница стоит, глаза смотрят в окно. Ничего не изменилось, кроме потускневшего, чуть увлажненного взгляда и покраснения на левой щеке.
— Не говори ничего, — тут же выдают ее губы. Тихо-тихо. Будто кто-то сейчас подслушивает, стоя за дверью, как я совсем недавно.
— Почему?
— Это касается только меня.
Она шутит? Только ее касается? Ее и той женщины, обещавшей лишить таблеток? Вашу ж мать, какого хрена тут происходит? Почему я все узнаю через стенку, через приоткрытую дверь, через уличные драки? От каких-то посредников, вместо того, чтобы услышать ее версию.
Сначала девчонка просит остаться, мол боится больниц, а потом начинается похуизм в стиле «сама разберусь, не вмешивайся»! Я словно стал свидетелем преступления, которое увидел краем глаза. Лишь часть картины. А за занавесом скрывалось много тайн.
И это ужасно злило. Неизвестность вкупе со скрытностью…