Они присоединились к послевоенному исходу и направились в Калифорнию, а затем – в Сиэтл, оставив старую жизнь за спиной. Думаю, они хотели чего-то большего, чего-то важного для себя и будущих детей.
После моего появления на свет в 1953 году мама снова пошла учительствовать в четвертом классе школы Равенны на севере Сиэтла. Милая и дружелюбная, ценившая шутку, Фэй Аллен учила детей так, что бывшие ученики и десять лет спустя останавливались на улице, чтобы ее обнять. Она читала вслух с безупречной дикцией и прерывалась в самый кульминационный момент, так что дети не могли дождаться следующего дня, чтобы услышать продолжение. Я испытывал то же самое, когда, лежа в кроватке, умолял прочитать еще главу из «Новых Робинзонов». Мама ушла с работы после рождения моей сестры Джоди (она на пять лет младше меня) и, кажется, переживала.
– Мне очень нравилось учить, – говорила она. – Это ведь даже не работа. Это жизнь.
Отец, получив заем для военнослужащих, купил дом, и мы переехали в Веджвуд – новый район к северу от Вашингтонского университета. Это был типичный район Сиэтла: холмистый и зеленый, с вишневыми деревьями и деревянными домами на участках в гектар. Машин было мало, и отцы с сыновьями гоняли в футбол после обеда прямо на улице. Нашими соседями стали водитель грузовика и французская пара, державшая ресторан. У нас был двухэтажный дом с тремя спальнями, темно-серой черепичной крышей, маленькой лужайкой и громадным задним двором.
Был в доме и подвал, который много мог рассказать о нас. У одной стены стояли стиральные машины; у другой появилась – когда я подрос – химическая лаборатория; вдоль третьей располагалась мастерская отца, с инструментами, развешанными на крючках. Горы маминой литературы ютились на книжных полках и осыпались на пол рядом со стопками The New Yorker. Стало еще хуже, когда мама вызвалась оценивать книги в букинистическом магазине и каждый раз возвращалась домой с добычей.
Мама читала все, от классики до новых романов: Беллоу и Бальзака, Джейн Остин и Чинуа Ачебе, Надин Гордимер и Линя Юйтана. Ералаш в подвале разительно отличался от строгого порядка, который мама поддерживала во всем доме. Она постоянно обещала разобраться и в подвале, но не могла выбросить ни единого номера National Geographic. Одной уступки отец все же смог добиться. После того как мама разбудила его среди ночи, потому что боялась идти одна в туалет, он выдвинул ультиматум: никаких историй о привидениях.
Я научился читать еще до детского сада. Помню, как листал какой-то букварь с картинками, когда страничка сфокусировалась, и у слов неожиданно появился смысл. На Рождество мне подарили огромную книгу с картинками, из которой четырехлетний мальчишка мог узнать все о тракторах, экскаваторах и пожарных машинах. Я читал ее каждый день. Заметив мой интерес, мама попросила приятеля дать мне учебник по паровым машинам. Там было немного технических подробностей, но тогда я впервые ощутил зудящую тягу к шестеренкам и приводным ремням, ко всем загадочным штукам, которые оживляют машину.
Мне открылся новый мир. Вскоре я начал просить книгу о бензиновых двигателях. Потом я добрался до паровых турбин, а в конце концов – до атомных электростанций и ракетных двигателей. Я корпел над каждым томом, не разбираясь во всех подробностях, но улавливая достаточно, чтобы получить удовольствие. На каком-то элементарном уровне волшебство сменилось логикой. Я начал понимать, как все это работает.
В три года я попал в подготовительный класс музыкальной школы миссис Перкинс – и превратил ее жизнь в кошмар. Я не хотел стоять в строю. Если мне попадалась интересная книжка с картинками, я не ел суп, когда приходила пора обедать. Я отправился в школу Равенны ребенком-самоучкой, упорно не признающим правил. В детском саду мне записали в личное дело, что мне следует быть «более прилежным» в соблюдении дисциплины и серьезнее относиться к учебным пожарным тревогам. В первом классе мы с несколькими мальчишками обнаружили большой металлический вентиль в раздевалке. Мы понятия не имели, что это за штука, и подначивали друг друга повернуть ее – каждый день по чуть-чуть. В одно прекрасное утро я сказал «а, плевать» и повернул колесо на полную катушку.
В школе Равенны настал черный день. Не работали рукомойники; не смывалась вода в унитазах; пересохли питьевые фонтанчики. Немытые тарелки сгрудились в столовой. Я перекрыл главный вентиль в здании, и никто не мог найти план водопровода – примерно 1920 года. Учеников пришлось отпустить пораньше.
На следующее утро заместитель директора пришел в наш класс и спросил: