Андрей встал с кровати и направился в ванную комнату. Раковина была заляпана кровью, и пол, и даже отпечаток пальцев на стене. Значит, не она? Значит, он с такой легкостью заподозрил любимую девушку в убийстве? Но что-то все равно было не так, не давало расслабиться и окончательно поверить.
В конце концов, он ничего не знал про Марго. Конечно же, она рассказывала о своей прошлой жизни, о том, что происходило с ней до знакомства с Андреем, но это все могло быть просто легендой. В тот момент, когда они стали жить вместе, начальник службы безопасности Санич предложил Андрею проверить прошлое девушки. Почему-то Андрею тогда это показалось неэтичным, подлым… Девушка так нравилась его маленькой дочке, да и ему… Ну не могла она быть замешана ни в какой фигне. Слишком чистая, слишком честная. Начальник службы безопасности думал по-другому, но это входило в его обязанности — он вообще всех подозревал. Особенно тех, кто появлялся ниоткуда. И особенно женщин. Видимо зная, что это самое слабое место Андрея, который, как любой нормальный мужчина, легко западал на красавиц. Андрей же успокаивал себя тем, что, в первую очередь западает на умниц, а умницы подлыми быть не могут. «Умная баба страшнее войны», — не соглашался с ним Санич. В глубине души, Андрей понимал, что начальник прав, но все же полагался на свою интуицию сильнее, чем на любую службу безопасности. Андрей вернулся к Марго.
— Давай я перевяжу тебе руку.
— Завтра…
— Марго.
— Я очень хочу спать… пожалуйста… я обработала. Ее голова откинулась в ямку между подушками, глаза закрылись, а дыхание стало ровным и глубоким.
— Завтра так завтра, — сказал Андрей уже, скорее, самому себе.
Он направился к выходу, но перед самой дверью остановился. Надо было убить все сомнения. Гумилев вернулся, поднял с пола окровавленную кофточку, завернул в газету и после этого вышел.
В лаборатории работали проверенные люди. Он знал их лично, многих даже хорошо. Им можно было доверять, можно было поставить задачу, не объясняя причин. Можно было быть уверенным в том, что информация не распространится и все будет строго конфиденциально. Практически всех этих людей Гумилев лично вытащил из нищих студенческих общежитий и воспитал, дав им блестящее образование, работу, дом и приличную зарплату. Дал им возможность развиваться, строить и создавать будущее своими руками. Он знал, что между собой они называют его «папа» и искренне любил их, как своих детей.
Даже сейчас, среди ночи, в лаборатории кипела работа. Андрей улыбнулся — эта картина грела ему сердце. Детишки были одержимы работой и, значит, он в них не ошибся. Увидев Андрея, многие привстали с места, как школьники в момент, когда заходит учитель. Андрей кивнул и направился к дальнему столу, за которым сидел его маленький гений Захар. Захару было 25, но выглядел он на 15, отчего ужасно комплексовал. Его нашли в какой-то Богом забытой деревне под Иркутском. Мальчик выигрывал международные олимпиады по химии, заставляя иностранцев заучивать наизусть свою невыговариваемую фамилию Билялетдинов. Огненно рыжий, с головы до ног покрытый мелкими желтыми веснушками, с огромными голубыми глазами и тоненькой шеей — Захар Билялетдинов внезапно стал достоянием нации. И именно в этот момент Андрей его пригласил.
Подойдя к столу Захара, Андрей положил на стол сверток с кофточкой Марго и осторожно тронул химика за плечо. Захар оторвался от монитора и посмотрел на Гумилева.
— Проверь чья кровь.
Захар скосил глаза на сверток и коротко кивнул.
— Сообщи, как будет готово.
Еще один кивок и обратно к таблицам. Больше можно было ни о чем не говорить. С Захаром дела делались быстро и четко.
Андрей возвращался в рубку. По коридорам сновали какие-то люди, которых он несколько раз видел и считал рабочими, даже не запоминая в лицо, но, как теперь оказалось, это были сотрудники спецслужб. Почему-то ему казалось, что они смотрят на него с осуждением. Странное чувство вины засело в сердце, хотя в чем он был виноват? В том, что так и не поговорил с Надеждой? Не узнал, о чем она хотела предупредить. А если именно об этом? Знала ли она, что ей угрожает опасность или знала еще что-то более страшное. Но тогда почему не рассказала, почему только собиралась? Не была уверена? Подозревала, но не имела доказательств? Хотела справиться со всем сама?
Сама-сама-сама, эти самостоятельные женщины иногда могут причинить столько бед, стесняясь попросить о помощи, даже когда она им так нужна, взваливают на себя всю ответственность и не справляются. Не потому, что женщины, а потому что есть ситуации, в которых один не сдюжишь. Мужик в таком случае пойдет к друзьям, к профессионалам, к кому угодно. Он будет действовать рационально. Он рассчитает силы и если поймет, что одному никак, попросить о помощи без зазрений совести. А вот самостоятельная женщина — нет. Она и в горящую избу, и коня, и против татаро-монгольского ига на хромой лошади выйдет. Ну и кому ты что доказала? Чувство вины незаметно превратилось в злость. Андрей вспомнил Еву. Сильная, самостоятельная — и где ты теперь? Жива ли? Можно ли тебя спасать и надо ли? Так впору и в женоненавистники податься… Впрочем, чего-чего, а уж это Андрею никогда не грозило.
Он спустился по лестнице на нижнюю палубу и столкнулся с Кирсаном.
— Авария? — полюбопытствовал Илюмжинов.
— Иди спать, — устало ответил Андрей.
Илюмжинов был ему симпатичен, в какие-то моменты он относился к нему, как к другу, но иногда, как сейчас, понимал, что это все же случайный человек на станции. Кирсан не был в числе заинтересованных олигархов, не принадлежал к спецслужбам, не входил в состав исследовательской группы. Он был обычный сторонний наблюдатель — мудрый и любопытный парень. Иногда Кирсан был крайне полезен, иногда мешался под ногами и лез куда не надо. Для Андрея экспедиция была делом всей его жизни, а для Кирсана всего лишь увлекательное путешествие в духе Жюль Верна.
— Вот так вот, да? — Кирсан удивился недружелюбному ответу.
— Хреново все, Кирсан.
— Это я уже понял.
— Алферову убили.
Кирсан нахмурил брови.
— Переломали так, будто с самолета сбросили.
— Я слышал о таком предмете.
— Станция повреждена. Двигаться можем, а что с Фрамом пока непонятно.
— Ты пытался связаться?
— Он не реагирует на голос, но, возможно, это легкое повреждение на уровне потери контакта. А может, и нет.
— Так, может, пойдем, проверим.
— Слушай, давай без обид, но я бы не хотел никого сюда втягивать. Предстоит расследование…
— Конечно…
— Пока о случившемся знают немногие. О том, что делать дальше, мы не говорили. Я не хочу сообщать о смерти Алферовой. С другой стороны, ты сам понимаешь… Появятся вопросы.
— Но ты уже мне рассказал! — удивленно воскликнул Илюмжинов.
Андрей заметил человека, который стоял чуть в стороне и внимательно наблюдал за их, с Кирсаном, разговором.
— Везде уши.
— Уши, ум, честь и совесть. Пойдем. Я все равно теперь не усну, а так, может, еще пригожусь.
Друзья развернулись и пошли в сторону узла связи.
Разумеется, голосовое управление было ложью. Вернее, оно было, но больше в качестве эффектной и удобной функции. На самом деле, станция была привязана к Андрею совсем иным способом. На неприметных для глаза прозрачных пластырях, расположенных прямо на теле, на внутренней стороне наручных часов и даже в стельках обуви — располагались датчики, которые днем и ночью слушали его сердце, следили за психоэмоциональным состоянием, уровнем сахара и скачками давления. При любом резком изменении показателей станция посылала запрос, на который Андрей должен был ответить, передавая данные для биометрического анализа (а, проще говоря, прикладывая большой палец правой руки к специальной пластине) и вводя специальные коды — это означало, что он жив, здоров и полностью контролирует ситуацию. Если же, в течении определенного времени с момента получения сигнала подтверждение не поступало, либо, если были введены неправильные коды, либо специальные коды, означающие опасность (на случай, если авторизацию придется производить под пыткой) — станция впадала в анабиоз. Эта многоступенчатая защита давала уверенность в том, что станцией не могут завладеть никакие другие люди и миллиарды Андрея, вложенные в терраформирующий проект, не улетят коту под хвост.