—Гумилев слушает, — сказал он.
—Здравствуй, Андрей Львович. Не отрываю тебя от важных забот?
—Не отрываете, генерал, — сухо ответил Гумилев. Он бросил взгляд на Марго — девушка, отвернувшись, рассматривала что-то в окне. Конечно, слушает каждое слово. Благо, у айфона очень громкий динамик.
—Поговорить бы нам надо, Андрей Львович, — сказал генерал Свиридов.
Гумилев выдержал крохотную, но выразительную паузу.
—Подъезжайте ко мне в офис, генерал. Завтра в три. Пообедаем вместе.
На этот раз помолчал Свиридов.
—Я бы лучше в неформальной обстановке. Я домой к тебе подъеду, Андрей Львович. Ты ведь все там же живешь?
Перед глазами Гумилева белым огнем вспыхнули картины недавнего прошлого. Исчезновение Евы. Первое знакомство со Свиридовым. Тогда генерал приезжал в его — нет, их с Евой! — загородный дом, не спрашивая разрешения. Гонял прислугу, по-хозяйски располагался в любимом кресле Андрея, пил свой любимый «Гленфиддик». От Свиридова исходило ощущение уверенной мощи, он мог решить все вопросы, по одному его слову начинали вращаться могучие колеса государственной машины. Казалось, нет такой силы, которая могла бы остановить напор генерала.
Оказалось, есть.
То, с чем экспедиция Гумилева столкнулась два года назад в Арктике, сломало генерала. Сразу по возвращении домой он подал в отставку и утомительную процедуру проверок и завуалированных допросов, политкорректно называвшихся «беседами», проходил уже как частное лицо, а не офицер спецслужб. Там, на Лубянке, Андрей в последний раз видел Свиридова — и поразился, как быстро и безжалостно догнала генерала старость.
С тех пор они больше не встречались и не перезванивались. Не было нужды.
Теперь, видимо, нужда появилась.
—Не надо ко мне, — резче, чем хотелось бы, ответил Гумилев.
Марго повернулась и одарила его холодной улыбкой.
—Не надо так не надо, — Андрею показалось, что его собеседник разочарованно пожал плечами. — Не смею настаивать.
Да что с ним такое, раздраженно подумал Гумилев. «Не смею настаивать!» Когда это всесильный глава ГУАП позволял себе эти интеллигентские сопли?
—Вот что, — сказал он, игнорируя насмешливый взгляд Марго. — Давайте лучше я к вам подъеду. Завтра вечером, после семи. Вы где живете?
—Архангельский переулок, дом восемь. Приезжайте, Андрей Львович, буду рад вас видеть.
Генерал отключился.
—Поедешь? — спросила Марго.
Андрей пожал плечами.
—Поеду. А куда деваться? Судя по голосу, старик совсем сдал.
—Ты знаешь, сколько ему лет?
—За шестьдесят, думаю. Никогда не спрашивал.
—Семьдесят один. Всем бы так выглядеть в его годы.
Гумилев криво усмехнулся. Ему тридцать восемь, а чувствует он себя глубоким стариком. Да и выглядит, несмотря на все старания визажистов и имиджмейкеров, на все пятьдесят.
—Завтра я вернусь поздно, — сказал он, сворачивая с неприятной темы. — Попроси Риту приготовить что-нибудь легкое. Рыбу в белом вине, например.
—Думаешь, генерал тебя не накормит?
Андрей предпочел промолчать. Он не знал, имеет ли Свиридов привычку угощать своих гостей ужином. Но объяснять это девушке ему не хотелось.
—Хорошо. — Она приняла его молчание за недовольство. — Рыбу так рыбу. А насчет салата пожелания будут?
Генерал стоял в коридоре, высокий и костлявый — раньше он не был таким худым, машинально отметил Гумилев, — и бритый череп его поблескивал в красноватом свете настенных ламп. Лампы — два бронзовых сфинкса, держащие в лапах факелы из рубинового стекла, — висели над большими зеркалами, расположенными друг напротив друга по обоим сторонам коридора.
—Хорошо, что пришел, Андрей Львович. — Свиридов протянул гостю руку. Рука, к облегчению Гумилева, была все такой же большой и сильной — хоть это еще осталось от прежнего генерала.
—Вот тапочки, — сказал бывший глава ГУАП извиняющимся тоном. — Туфли можно сюда поставить.
Гумилев поставил, усмехнувшись про себя: когда генерал приходил к нему домой, он не утруждал себя такими мелкими хлопотами.
—Я живу один, Андрей Львович. — Свиридов махнул рукой в глубь коридора. — Пойдем в гостиную, там разговаривать удобнее.
Видимо, к генералу приходила домработница, потому что чистота в квартире царила идеальная — ни единой пылинки на полированной мебели красного дерева, ни пятнышка на дубовом паркете. У каждой вещи — свое место, все выверено, расчислено чуть ли не с математической точностью. Может быть, именно из-за этого квартира производила тяжелое впечатление музея.