- Хорошая девочка, - услышала она его шепот.
Затем обе его руки легли ей на бедра, поднимая ее вверх и опуская обратно, снова и снова, пока его грязные слова не превратились в бессловесный рев, и его массивное тело не напряглось под ней.
Потом наступила тишина, нарушаемая только резкими звуками их совместного дыхания и ее собственного бешено колотящегося сердца.
Она не хотела двигаться, да и не думала, что сможет, пока он так крепко держал ее. Его рот был в ее волосах, и он не сделал ни малейшего движения, чтобы ослабить свою хватку, крепко прижимая ее к себе.
На секунду она позволила себе расслабиться. Он был теплым и пахнул так знакомо, и звук его замедляющегося дыхания был каким-то успокаивающим. И ей вдруг захотелось, чтобы все так и осталось.
Чтобы ее отца не существовало, и его отца тоже. Что никогда не было вражды, и никто никогда не пострадал, и никому не лгали. Ни у кого ничего не крали.
Что вокруг нее были только его руки, обнимающие ее.
Они, вместе.
Но дело было не только в этом. И она знала, как опасно позволять себе хотеть большего, чем то, что у нее есть.
Поэтому через минуту она сказала:
- Два часа, Вульф. Ты обещал.
* * *
Он не хотел двигаться. Он был бы вполне счастлив сидеть там вечно с ней на коленях, чувствуя, как влажный, бархатный жар ее киски пульсирует вокруг его члена, пока она кончала. Слушая ее хриплые вздохи удовольствия. Слушая, как она говорит: «Пожалуйста, Вульф, пожалуйста» своим мягким, серьезным голосом.
Он определенно не хотел, чтобы она напоминала ему о той уступке, которую он ей дал, о тех двух долбаных часах, которые она хотела. Он все еще не знал, почему сказал «Да», потому что это не имело никакого значения. Она не найдет доказательств того, что де Сантис не убивал Ноя. Потому что их не было.
И даже если бы это было так, это не имело бы значения.
Де Сантис должен был умереть. Конец истории.
Однако, предоставив ей пару лишних часов, сам он не собирался сдаваться. Ему нужно было время, чтобы собраться с мыслями и заманить де Сантиса куда-нибудь подальше, где он мог бы пристрелить парня с минимальной суетой.
Оливия пошевелилась, посылая искры электричества через него, заставляя задрожать. Боже, она была такой чертовски горячей. Он раньше этого не понимал. Он никогда не смотрел на нее так, и, возможно, это был его мозг, защищающий его таким образом. Потому что, если бы он знал, как хорошо ему будет с ней, он мог бы предпринять что-то раньше, и, возможно, привязался бы даже больше, чем он уже был привязан сейчас. Что действительно все испортило бы.
Она могла бы быть девственницей, но она знала, что делала, когда положила руку на его член. Когда она сжала его и сказала, что ей нужно два часа, чтобы найти доказательства невиновности ее отца.
Возможно, его раздражало, что он позволил ей так легко манипулировать собой, но оргазм того стоил. И она тоже.
- Да, да, - пробормотал он, снимая ее с колен и усаживая на скамейку рядом с собой. - Можешь взять свои два часа. Если ты сначала найдешь мою мать.
Он не смотрел на нее, вставая, чтобы выбросить презерватив в мусорное ведро, прежде чем застегнуть молнию на джинсах. Только тогда он обернулся, и хорошо, что он отошел на некоторое расстояние от нее, потому что она сидела, откинувшись на спинку сиденья. Рубашка на ней, была наполовину расстегнута, ткань раздвинута, открывая пышные изгибы ее груди. Ее блестящие каштановые волосы были распущены по спине, лицо раскраснелось, глаза были темными от страсти, когда она смотрела на него.
И этот ее вид сделал его твердым. Снова.
И она явно это осознавала, потому что ее взгляд опустился на его джинсы, а затем снова вернулся к его лицу. Один уголок ее великолепного рта приподнялся в улыбке, которая не достигла ее глаз.
- Ладно, я найду твою маму. Тогда я получу свои два часа. А потом, если будет что-то, в чем я смогу тебе помочь, я помогу.
Она имела в виду его член. Очевидно.
И все же то, как она это сказала, и ее слегка отстраненная улыбка задели его за живое. Это все выглядело расчётливо, и ему это не понравилось.
А чего ты ожидал? Ты убьешь ее отца, пока будешь держать ее в плену. Она точно не будет счастлива.
Тяжесть в груди, которую он чувствовал, принимая решение оставить ее, стала еще тяжелее.
Я тебя любила…
Дерьмо. Он не хотел думать ни об этом, ни о боли в ее голосе, когда она сказала ему, что больше не любит его. Не хотелось думать и о том, что он чувствовал. Горечь. Печаль.