— Я не хочу навязываться. Знаю, что у тебя есть работа. Империей нужно управлять, верно?
— Я не возражаю, — тихо говорит он.
— Нет?
— Нет, — Адам отталкивается от спинки дивана и идет на кухню. Во что бы то ни стало, это место он хорошо знает, место, где вырос. Но останавливается у кухонной стойки и смотрит на выцветшие шкафчики.
— Я собирался сделать… что-нибудь на ужин.
— Что-нибудь? — говорю я, ухмыляясь. — Это мое любимое блюдо.
Адам криво улыбается.
— Идеально, — говорит он. — Ты, случайно, не знаешь, как это приготовить?
— О, ты потерял рецепт?
— Не вышел процесс приготовления.
Я прохожу мимо него, касаясь рукой плеча. Оно словно стальное под свитером крупной вязки.
— Сочувствую, — говорю я.
Я открываю кладовку и ничего не могу с собой поделать, начиная смеяться.
Позади раздается мужской вздох.
— Да, знаю. Выглядит жалко.
— Это то, на что ты живешь? Макароны в упаковке с сыром?
— Да. И на силе воли.
— Конечно, — я с ухмылкой достаю единственную упаковку лапши. — Знаешь что? Я так часто видела тебя в Интернете. То есть, в интервью и статьях. Коллега даже написал о тебе. Ну, и не только.
— О чем он писал?
— Ммм. Что-то о моде технического директора.
— Мы модные?
Я улыбаюсь.
— Нет. В этом и есть смысл статьи.
— Ауч, — говорит он, потирая место на широкой груди. — Но продолжай.
— Дело в том, что я увидела все это и подумала: «Вау. Адам зашел так далеко. Интересно, помнит ли он вообще, что такое обычная еда». И хорошо, если помнишь. Обычная жизнь. Макароны с сыром в коробках, — я поднимаю их, словно нашла сокровище. — Ты не забыл.
Он подходит ближе и берется за противоположный конец упаковки, касаясь моего пальца.
— В магазине дальше по улице не было икры.
— А, — выдыхаю я. — Это многое объясняет.
— Подобная еда — определённо не то, чем должна питаться младшая сестра моего друга детства, — говорит он. — Можем заказать на дом, если хочешь.
Я облизываю губы.
— Уже поздно. Деннису не стоит выходить на улицу в такую погоду.
— Ты права. Хорошая мысль.
— Я не против макарон с сыром.
— Точно?
— Точно.
— Хорошо, — говорит Адам, забирая коробку из моих рук. — Почему бы тебе не присесть, пока я вспоминаю, как это готовится?
Я опираюсь руками на кухонный островок и наблюдаю, как он включает плиту. Высокий и уверенный в себе, и за этим мужчиной скрывается тот самый подросток, в которого я была сильно влюблена.
— Я останусь, — говорю я. — Составлю тебе компанию.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Адам
У меня проблемы.
Поправка — у Холли проблемы. По крайней мере, если она продолжит разговаривать со мной вот так, открыто, поддразнивающе и непринужденно, как будто я один из самых любимых людей в мире. Ощущение того, что тебя видят — это бальзам, и только когда тот нанесен, я понимаю, как сильно в нем нуждался.
Вчера я отвез ее домой после рождественской ярмарки и когда наблюдал, как Холли подходит к двери родителей, в груди все сжалось.
«О черт», — подумал я.
Я хочу проводить с ней больше времени. Не только в Фэрхилле, но и в Чикаго. Хочу вызывать больше улыбок и смеха. Но с ней нет комфортной дистанции, никаких свиданий, запланированных заранее. Она знает, кем я был, и такое чувство, что так же видит, кем являюсь сейчас.
— Это было восхитительно, — говорит она и откладывает вилку.
Ее коса почти распущена; золотистые пряди обрамляют лицо и вьются по шее, огромный свитер скрывает фигуру, но ей идет. В нем она выглядит мягкой. Приветливой и уютной.
Интересно, как она выглядит под ним.
— Адам? — спрашивает она.
Я прочищаю горло.
— Ну, ты говоришь это потому, что вежливая.
— Нет. Я сто лет такого не ела, — она отодвигается от стола и тянется к моей тарелке. — Позволь мне помыть посуду, хорошо?
Я наблюдаю, как она ходит по кухне.
По моей кухне. Кухне, на которой я провел больше десяти лет, прежде чем пришлось покинуть ее, не имея даже дня на сборы. Кредиторы забрали все, вплоть до ожерелья на шее моей матери.
Я разжимаю челюсти и смотрю в окно. Пока мы ели, стемнело. Тусклый свет рождественских гирлянд не проникает на задний двор. Порыв ветра накрывает дом. Я чувствую, как это происходит, как стонут дерево и балки.
— Вау, — говорит Холли. — Там действительно ураган?
— Не думаю, что шторм нас миновал.
Ее руки замирают в раковине, маленькие пузырьки застревают на рукаве.
— У тебя есть резервный генератор?
— Да, — говорю я. — Но мы должны подготовиться, на всякий случай.
Она кивает. Я проталкиваюсь мимо нее, чтобы взять две пустые бутылки. Холли без вопросов берет их и наполняет водой. Мы не в первый раз в Фэрхилле зимой, и городские трубы замерзали не раз.
Следовало приготовить дома побольше еды.
Уинстон наблюдает, как я закрываю все окна со своего трона на диване, и когда приступаю к работе у открытого камина, издает собачий вздох.
— Да, — говорю ему. — Здесь холодно, не так ли?
Он поднимает густые мохнатые брови с усталым выражением.
«Да, идиот», — говорится в нем.
Снаружи завывает ветер.
— Холли, — говорю я. — Не думаю, что тебе стоит идти домой.
Она вытирает руки кухонным полотенцем.
— Из-за шторма? Мне просто перейти улицу.
— И все же не думаю, что это хорошая идея — открывать входную дверь. Выгляни в окно. На улицу.
Холли присоединяется ко мне.
— О, — бормочет она.
Под уличными фонарями улица кажется размытым белым пятном. Ветер бешено кружит снежинки и хаотично извивается, скрывая внешний мир из виду. Дома ее родителей не видно.
— Не хочу, чтобы ты выходила в это, — говорю я.
— Слава богу, я прихватила Уинстона.
— Да, удачно получилось, — я киваю в сторону ревущего камина и двухместного дивана. — Думаешь, получится пережить вечер со мной?
Я произношу эти слова небрежно, но грудь сжимается от неожиданного волнения.
Холли дразняще улыбается.
— Как бы вызывающе это ни звучало, да. Я попробую.
— Я знаю кое-что, способное облегчить задачу.
Я возвращаюсь на кухню и открываю верхний правый шкафчик. Бутылка «Олд Макаллан», которую привез с собой из Чикаго, ждет.
Когда я возвращаюсь, она сидит у камина, скрестив ноги и положив руки на столик у дивана. Рукава ее свитера прикрывают ладони.
— Мы будем пить?
— Надо же как-то согреться, — я хватаю два стакана и начинаю отвинчивать крышку на бутылке. Наполовину откупорив, останавливаюсь. — Это как-то неправильно.
— Почему же?
— Наливаю алкоголь младшей сестре Эвана.
Она смеется.
— Мне двадцать девять, Адам.
— Знаю. Прошла целая вечность с тех пор, как это вызывало беспокойство, но меня только что осенило, — я качаю головой и наливаю в каждый стакан по чуть-чуть. — Надеюсь, тебе понравится виски, потому что это единственное, что у меня есть.
— Макароны с сыром и Макаллан, — говорит Холли.
— Что могу сказать, я кулинарный гений, — я чокаюсь своим стаканом с ее. — Будем надеяться, что электричество не отключится.
Она делает большой глоток и морщится. Я прикрываю улыбку рукой, но Холли это замечает.
— Вкусно, — быстро говорит она.
— Говорил же.
— Но ничего себе. Это действительно согревает?
— Конечно, согревает.
Она делает еще один большой глоток, щеки разгораются.
— Мне нравится.
— Благодаря виски, огню и резервному генератору мы останемся в тепле, даже если отключат электричество.
— Ты уверен, что не возражаешь? Что я отсиживаюсь здесь?
Я качаю головой.
— Конечно, нет.
Рождественская музыка все еще тихо играет. Прошло несколько часов, и к настоящему времени тихие напевные голоса отошли на задний план. Это больше не раздражает. Теплое сияние рождественской елки переливается в мерцающем оранжевом свете камина. Оно танцует на золоте волос Холли и подчеркивает румянец на ее щеках.