Он целует меня долго и восхитительно, прежде чем откинуться на подушку.
— Расскажешь, почему тебе это так нравится?
— Рождество?
— Да. Объясни.
Я снова прижимаюсь к его груди.
— Это трудно выразить словами. Все причины, которые ты назвал, являются весомыми аргументами против. Но мне нравится ощущение, которое дарит Рождество. Теплые, неясные чувства. Это как раз в году, когда получаешь пропуск. Тебе не нужно думать ни о чем сложном. Нет работы, нет проблем. Можешь пренебречь стиркой и счетами. В течение нескольких дней — оставаться дома, пить горячий шоколад и носить пижаму весь день напролет. Разрешено смотреть фильмы, которые не заставляют думать, они просто поднимают настроение. Это время года, которое просто позволяет отдохнуть.
Адам издает низкий грудной звук. На лице все еще скептицизм, но он слушает. Я снова приподнимаюсь на локте.
— Рождество – это обещание, понимаешь? Обещание, что у тебя будет время снова встретиться со своими друзьями, провести время с семьей в месте, где твои недостатки не имеют значения. Все украшения и подарки — это показуха. Они помогают усилить обещание, но не выполняют его. Есть ли в этом смысл? Имбирные пряники вкусные, но это не Рождество. Я люблю рождественские елки, гоголь-моголь и индейку, но это не в моем духе и Рождества тоже. Это традиция, комфорт и расслабление.
— Отдохнуть перед новым годом?
— Да. Еда, украшения — все это помогает настроиться на нужный лад. У тебя стресс, но потом чувствуешь запах имбирных пряников, выпекающихся в духовке, и думаешь про себя: «По крайней мере, это Рождество».
— По крайней мере, это Рождество, — бормочет он.
— Да. Знаешь, мы с Эваном больше не живем с родителями. Конечно, так же не живем вместе. И работа не всегда хороша. Год может быть трудным. Но ты знаешь, что всегда можешь положиться на рождественские традиции, те, которые вы создали сами или вместе с семьей и друзьями. Они никогда не изменятся. Поэтому, когда жизнь меняется, и все кажется ненадежным… ты приходишь домой, и играет та же песня, которую слышал всю жизнь, и на какое-то время все в мире кажется правильным.
— Рождество – это утешение для тебя, — говорит он.
— Именно. По крайней мере, так было раньше.
— Раньше?
Я смотрю на его кадык.
«Адамово яблоко», — думаю я, и это вызывает улыбку. Я провожу по нему пальцем, и он вздыхает.
— Пытаешься отвлечь меня от вопроса?
— А что, работает?
— Абсолютно нет.
— Все изменилось, вот и все, — вздыхаю я. — Не хочу, чтобы это прозвучало так, словно я ною.
— После того, как я только что хныкал из-за отца? Это новость десятилетней давности. Думаю, говорить о том, что тебя беспокоит, позволено.
— Ты не хныкал, — говорю я. Стыдно в этом признаваться, поэтому я обращаюсь к груди Адама, а не к нему. — Фэрхилл раньше был моим убежищем. Я всегда могла убежать в прошлое, когда в жизни что-то шло не так. С работой или с бывшим. Но все изменилось.
— Например, что?
— Эван нашел любовь всей своей жизни. Он женится на ней, и больше не будет моим, — качаю головой. — Боже, я понимаю, как это прозвучало. Я не это имела в виду. Просто... мы были так близки за последние десять лет. Ближе, чем когда-либо. Но он больше не тот человек, когда она рядом. Эван принадлежит ей в первую очередь, а семья теперь на втором месте.
— Но она милая.
— О, Сара лучшая. Действительно. Но сейчас она идеально подходит Эвану, понимаешь? Не Эвану из прошлого. И поэтому он не может быть Эваном из прошлого рядом с ней, — вздыхаю, переворачиваясь на спину. — И потом, у ее аллергия на сосну.
— Верно. Что за сучка.
Я толкаю Адама коленом, и он смеется.
— Просто шучу. Что еще?
— Ну, Уинстон умирает. Не в этот самый момент, я имею в виду. Но смерть приближается, он стареет, и я понятия не имею, как справлюсь, когда он уйдет.
Адам издает глубокий горловой звук. Мысль об Уинстоне заставляет голос дрожать.
— Знаю, я говорила, что чувствую себя застрявшей на работе, но правда в том, что я ее ненавижу.
— Охх...
— Мой босс – мудак, который не уважает выходные. Коллеги из кожи вон лезут, чтобы получить повышение, и не любят помогать друг другу, потому что видят в каждом конкурента.
В его голосе звучит улыбка.
— Тебе бы не понравилась такая обстановка.
— Ага. Я действительно, действительно, действительно ненавижу это. Раньше я любила писать, а теперь мне невыносимо писать еще одну статью о неудачных инъекциях ботокса.
— Увлекательный материал.
— Нет, это не так.
— Все меняется, — говорит он, — но не в твою пользу.
Он приподнимается на руке и смотрит на меня сверху вниз. Одеяло сползло до талии, обнажая сильные мышцы груди.
— Понимаю тебя. Я так чертовски устал от прослушивания. Знаю, что не должен этого говорить это или даже думать об этом. Звучит неблагодарно. Но это так.
— Ты поэтому приехал сюда?
— Да, я хотел вернуться в этот дом на своих собственных условиях. Но также нужно было выбраться из того места, в котором я находился.
Я поворачиваюсь на бок и смотрю на него снизу вверх. Он выглядит задумчивым, сдержанным и открытым. И все одновременно.
— Что случилось в Чикаго?
Его губы кривятся.
— Ты молодец, знаешь ли. Когда-нибудь думала о том, чтобы стать журналистом? Брать интервью у людей, чтобы зарабатывать на жизнь?
Я хихикаю.
— Нет, но какая отличная идея!
— Я ими сыт по горло, — он наклоняет шею и долго целует меня.
— Хорошая тактика, — бормочу я. — Но я не забыла свой вопрос.
Он игриво стонет и утыкается головой мне в шею.
— Ты получишь сенсацию, чего бы это ни стоило.
— Срочно, срочно, прочитайте об этом! Все-все.
Адам улыбается. Я чувствую это на своей коже.
— Хорошо. Тяжелый разрыв отношений.
— О, — говорю я. У него были достаточно серьезные отношения, что пришлось уехать из города и уделить немного времени себе. Ревность обжигает мою грудь. Это иррационально, конечно, но неоспоримо.
— Это не то, о чем я хотел бы говорить с тобой в постели, — говорит он.
— Нет, нет, я была той, кто спросил.
— И ты не примешь «нет» в качестве ответа, — говорит он. В голосе слышится поддразнивание, теплота, которая успокаивает раздирающее чувство внутри. Но затем он продолжает: — Мы были вместе довольно долго, но, в конце концов, это не пошло на пользу ни одному из нас. Я упоминал об этом.
— Как долго? — бормочу я.
— Два года, я думаю, — Адам просовывает колено между моими, выравнивая наши тела друг относительно друга. Он переносит свой вес, но ложится на меня ровно настолько, чтобы я чувствовала себя восхитительно прикрытой.
Теперь он использует это против меня.
— А как насчет тебя, Холли? — говорит он. Большая рука убирает волосы с моего лба. — Ты добрая и забавная. Умная. И к тому же потрясающе красива. У тебя есть кто-нибудь в Чикаго?
— Нет, не совсем.
— Не совсем или нет?
Я снова толкаю его коленом, и он целует меня. Это извинение и вопрос.
— Нет, — говорю я. — Я недолго встречалась кое с кем, но летом это закончилось.
Его губы приближаются к моему уху.
— Интересно.
— Интересно? Это все, что ты собираешься сказать?
Адам смеется. Я чувствую себя окруженной им, укрытой и более увлеченной, чем когда-либо прежде.
— Да. Я вернусь в Чикаго на новый год. Не думаю, что смогу долго отсиживаться в Фэрхилле.
Мое сердце стучит в груди боевым барабаном.
— Забавно. Я тоже.
— Рассчитываю на это, — бормочет он. — Почему, по-твоему, я хочу вернуться?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Холли
Я слышу, как машина брата въезжает на подъездную дорожку.
— Холли! — кричит папа. — Эван дома!
Три секунды спустя из спальни напротив моей раздается голос мамы. Последние полчаса она заворачивала подарки, скрываясь от нас.