Я открываю дверь и бреду по утоптанному снегу. Дом Адама выглядит таким же спокойным и пустым, как всегда. Занавески есть только на нижнем этаже и на одном из окон второго этажа.
— Это всего лишь сосед, — бормочу себе под нос.
Я стучу в его дверь без венка.
Ответа нет. Я оглядываюсь через плечо и сразу же жалею об этом. Шесть любопытных дам столпились у окна гостиной, наблюдая за мной.
Аудитория.
Потрясающе.
Я стучу снова и покачиваюсь на каблуках. Подожду еще три секунды, а потом смогу пойти домой и сказать, что по крайней пыталась.
— Кто там? — зовет низкий голос.
— Холли!
Адам открывает дверь. Пот блестит на широкой груди и стекает по плоскому животу. На груди у него пучок темных волос, а ниже пупка одной линией исчезают в шортах.
Пресс, — я думаю. — У него есть пресс.
— Холли, — говорит он. Я поднимаю глаза. Темные волосы прилипают к лбу, и он вытирает их полотенцем.
В ушах Адама наушники.
— Прости, — говорю я. — Не хотела прерывать то, чем ты занимаешься.
Он поднимает один палец.
— Дункан, у меня тут кое-что произошло. Перезвоню через две минуты.
Я отступаю, качая головой.
— Не надо, — я открываю рот.
Но он вытаскивает наушники.
— Уже сделано. Извини.
— Нет, это я должна извиниться. Ты… работаешь?
Он проводит полотенцем по шее. Мышцы на его плечах перекатываются.
— Собрание с командой.
— Оу, — я снова опускаю глаза. Он проводит собрания так?
— В это же время я делал упражнение на велосипеде. С таким же успехом мог бы попотеть, если придется терпеть собрания.
— Ну, верно. Хм, это умно. Экономит время.
— Ага. Не ожидал тебя увидеть.
— Нет, прости, что без предупреждения, — говорю я. — Боже, я, кажется, извинилась уже четыре раза. Тот, кто все время говорит, что ему жаль, намного хуже того, кто никогда не извиняется.
Его улыбка — белая полоска на фоне темной бороды и раскрасневшейся кожи.
— Можешь сказать это еще раз, а потом никогда не говорить.
— Ладно. Прости, что так много извиняюсь.
— Ну вот и все, — говорит он. — Ты хорошо выглядишь, Холли. На этот раз без Уинстона?
— Оставила его дома. Не была уверена, что он переживет переход через улицу.
— Хороший ход. Там много льда.
Я киваю и пытаюсь не обращать внимания на голую широкую грудь.
— Тебе не холодно? Извини, я буду краткой.
Адам делает шаг назад.
— Входи и я притворюсь, что не слышал, как ты снова извинилась.
— Черт. Спасибо, — я захожу в коридор, и он закрывает дверь. Я сжимаю руки в перчатках и осматриваюсь. Вдоль дальней стены стоят коробки. Нет ни ковров, ни занавесок. Вообще ничего, кроме огромного телевизора и двухместного дивана.
— Все еще устраиваешься?
Он фыркает.
— Нет. Не уверен, собираюсь ли вообще обустраивать тут что-то.
— О. Что ж, самое необходимое ты сделал. Телевизор, диван, велотренажер где-нибудь. Чего еще может хотеть парень?
— Тоже так думаю, даже если мне говорили, что выглядит печально. Мой ассистент критикует это каждый раз, когда у нас видео-собрание.
Я качаю головой.
— Тебе следует использовать один из этих зеленых экранных фонов.
— Это избавило бы от многих неприятностей, — он переворачивает наушники в руке, не сводя с меня глаз. Адам Данбар никогда не смотрел на меня так, когда я была ребенком — как на человека, с которым стоит поговорить. Не заканчивал собрания ради меня.
— Итак? — спрашивает он. — Ты сказала, что пришла сюда за чем-то? Если нужно одолжить муку или сахар, извини, что разочарую, но у меня нет ни того, ни другого.
Я издаю нервный смешок.
— Нет, спасибо. Все это у меня есть. Нет, это на самом деле… Боже, это довольно глупо. Но меня послали сюда с заданием.
— Заданием?
— Ага... Теперь, когда я разговариваю с тобой, не хочу этого говорить.
Он прислоняется к стене и скрещивает руки на груди. Это совсем не отвлекает.
— Звучит интересно, — говорит он. — Скажи мне.
Я закрываю глаза.
— Мама сегодня устраивает книжный клуб Мэйпл-Лейн.
— Хорошо. Не это я ожидал услышать.
— Они говорят о рождественских гирляндах.
Он стонет. Звук — глубокий мужской рокот, и я счастлива, что мои глаза закрыты. Нет необходимости видеть пресс, когда он так говорит.
— И ты туда же, Холли.
— Прости, — говорю я, а затем сразу же качаю головой. — Черт возьми, теперь я сказала это снова. Не стесняйтесь вешать рождественские гирлянды или нет. Я действительно не возражаю, но меня волнует, что говорят подруги моей матери, поэтому я здесь.
Адам приподнимает бровь.
— Как рождественские огни могут иметь такое большое значение?
— Это Мэйпл-Лейн, — говорю я, пожимая плечами. — И Фэрхилл в декабре. Ты забыл, как этот город сходит с ума по Рождеству?
— Должно быть, так и есть, — он смотрит через холл на пустую кухню. — На этот раз они явно прислали тяжелую артиллерию.
— Что? О, отправив меня? — я качаю головой голова. — Поверь, я больше не буду упоминать об этом.
— Я не люблю Рождество, — говорит он. — Какой смысл украшать дом, как чертову рождественскую елку? Это расточительно. Знаешь, световое загрязнение тоже реальная проблема.
— Эм, да. Насчет этого ты прав, — говорю я.
Было время, когда этот дом весь декабрь был освещен, как небоскреб, когда отец Адама был мистером Кристмасом. Дом был рекламой его магазина и всех новых товаров.
Адам вздыхает.
— Но они заставили бы меня сделать это просто для того, чтобы не портить внешний вид улицы. Это глупо.
— Ну, маленький городок. Продается вместе с территорией, когда покупаешь дом.
Темные глаза возвращаются к моим, задумчиво прищуриваясь.
— Скажи прямо. Настрою ли я город против себя, если не сдамся?
— Что ж, Адам, не думаю, что Фэрхилл когда-нибудь сможет выступить против тебя. Здешние люди так гордятся тобой. Прожил здесь всего десять лет, но ты их главный экспортер. Помнишь парикмахера на Мейн-стрит? Дэйва?
— Смутно.
— У него в витрине висит табличка, на которой написано, что он раньше стриг волосы Адаму Данбару.
Адам пристально смотрит на меня.
— Он правда это сделал?
— Ага. Суть в том, что потребуется гораздо больше, чем рождественские гирлянды, чтобы настроить людей против тебя, но...
— Здесь есть какое-то «но»?
— Да. Ты успешен и вернулся в место, куда такие люди, как ты, никогда не приезжают в гости. В данный момент мы не в Чикаго, Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. Если откажешься развешивать рождественские гирлянды, то можешь сойти за… мне придётся это сказать...
— Скажи это.
— Заносчивого, — говорю я. — Слишком хорошего для Мэйпл-Лейн и Фэрхилла. Люди уже строят догадки о том, почему ты вообще купил это место.
Адам делает глубокий вдох, и взгляд опускается на его расширяющуюся грудь. Он проводит рукой по волосам.
— Отлично. Я подключу гирлянды. Полагаю, двух прожекторов не хватит?
Я усмехаюсь.
— Нет, не совсем. За городом есть место, где продают гирлянды, провода, рождественские украшения. Там должно быть много всего этого.
— Отлично. Кстати, не могу поверить, что сдаюсь. Не думаю, что я в долгу перед городом после того как он обошелся с мамой и со мной. Отец торговал рождественским дерьмом, а не я.
— Знаю, — говорю я. — Как бы то ни было, не думаю, что стоит это делать, если ты не хочешь.
Он смотрит на меня долгим взглядом.
— Ага. Но если этого не сделаю, меня подвергнут остракизму. Подожди здесь.
Он проходит через полупустую гостиную и исчезает в подсобке, вне поля зрения. Мускулы перекатываются по его спине, а я опускаю взгляд на перчатки. Прямо под костяшкой указательного пальца правой руки дыра. Они у меня уже много лет. Каждый зимний сезон я говорю себе, что куплю новую пару. И каждую зиму не хватает на это времени.