– Иван Семенович? Я Пит. Помните меня? Не могли бы Вы до утра дать приют заблудившимся иностранцам в этой бескрайней России?
Маша недоуменно взирала на непрошеных гостей, незваннее которых не мог быть никто.
– Да, да, конечно, – рассеянно пригласил Иван Семенович группу людей в свой дом. Не объяснять же дочери, что перед нею собственной персоной авторитет международного терроризма и одновременно таинственная особа из командования «Сообщества Первых Лиц» Американского континента, на счету у которого больше убийств, чем у любого маньяка международного масштаба. Тем более, что запретить войти в любую, даже самую бронированную дверь, этим отъявленным головорезам означало только навлечь на себя несомненные неприятности. К тому же все помещения были на сигнализации, и Стрибог надеялся каким-нибудь хитрым образом дать знать охране о незаконном вторжении на территорию его дома.
Группа людей зашла внутрь, и Иван Семенович захлопнул дверцу, очутившись с дочерью абсолютными заложниками в собственном убежище, ставшем им мышеловкой. Один из мужчин, вошедший с Питом Махно, держал на плечах два свертка, примерно в рост человека так, словно вес их не превышал веса двух обрезков колбасы. Пит Махно опять широко улыбнулся и, кивнув на этого своего подручного, на чистейшем русском языке спросил, не предоставит ли радушный хозяин возможности поместить их драгоценный груз куда-нибудь подальше от любых любопытных глаз.
– Да, да, конечно, – сказал Иван Семенович и повел человека со свертками на второй этаж квартиры. Вся группа двинулась за ним, включая Пита Махно.
Машенька тоже двинулась было за ними, но Пит, как бы впервые осознав ее присутствие, быстрым властным движением руки остановил, как ему показалось, этого подростка, сказав мягко и вкрадчиво:
– Девочка может нас подождать здесь. Мы скоро вернемся.
Но Маша, несмотря ни на что пошла дальше, предпринимая еще одну попытку. Пит перевел укоризненный взгляд с нее на хозяина квартиры, словно на провинившегося мальчишку, который залез грязными пальцами в шикарный торт на виду у всех гостей. Иван Семенович с дрожью в голосе и как можно ласковее сказал дочери, пытаясь ее образумить:
– Ничего, дочур. Я сейчас вернусь. Только покажу гостям комнату. – Умоляющие его глаза пытались сообщить дочери максимум информации о том, что не нужно препятствовать неизбежному, коль скоро это неизбежное само держит себя в руках приличия.
Маша, еле сдерживаясь от слез, кинулась на кушетку при входе и отвела взгляд в сторону, вцепившись судорожными руками в ее край. Больше с этого момента на нее никто не обращал внимания. За дверью оставили человека. Остальные зашли в просторную гостиную, закрыли за собой двери. Прошло томительных полчаса. За дверью пару раз слышались глухие хлопки, но ковер в гостиной скрадывал все перемещения, происходившие за это время. Машенька всеми фибрами своего существа чувствовала неладное, сжимая перед собой худенькие кулачки. Второй раз за вечер она оказывалась в безвыходном положении и не знала, что делать. Тем более, что охрана перед дверью стояла довольно внушительная и, молчаливо заслоняя проход, являла собой непререкаемый ход всемирного фатума.
Наконец Машу осенило. Она поднялась со своего сидения и как можно спокойнее и улыбаясь пошла по лестнице вверх к хмурому человеку в длинной черной накидке, похожей на плащ. Он сурово преградил ей дорогу, но она, еще раз ласково улыбнувшись, небрежно показала ему рукой мимо него, сказав, что ей нужно пройти к себе, дальше, в свою комнату. Сердце ее бешено колотилось, стучало молотком по вискам, в груди, а губы, склеенные в улыбку, судорожно подергивались. Но «охранник» поверил и пропустил. Она быстро шмыгнула мимо него в свою комнату через одну от гостиной. Здесь она осторожно перебралась в следующую, рядом с гостиной, прильнула к замочной скважине двери, которая разделяла эти комнаты. Так как каждую комнату в доме разделяла дверь. Испуганно поглядывая на вход. Ведущий в коридор, она, почти не дыша, прильнула, замирая от страха, к замочной скважине еще раз. То, что она увидела там, заставило ее схватиться за рот обеими руками, чтобы не закричать.
Пит Махно держал за окровавленное ухо ее отца, с лица которого также стекали струйки крови, и тихим шипящим голосом говорил: