– Ты, отпрыск гадюки, мы спалим твой гнилой барак и изуродуем твою дочь, если ты не кажешь, почему у этого пройдохи в кармане оказалась твоя визитка.
Другой свободной рукой Пит показывал на двух лежащих на полу людей, которых, по-видимому, и принесли завернутыми с собой головорезы.
Когда она сквозь стоявшие в ее глазах слезы взглянула пристальней на человека, на которого указывал главный, то ее пронизало как бы электрическим зарядом молнии. Рядом со странного вида интеллигентным средних лет человеком, мешком лежавшим с остекленевшими глазами на полу, находился… ее Святослав. Голова его была запрокинута, остановившиеся глаза не выражали ничего. Казалось, он находится в летаргическом сне с открытыми глазами. Пит Махно резко ударил ее отца кулаком в живот и пригнул его лицо к лицу молодого человека на полу.
– Кто это, шестерка? Кто это, шестерка? Ты скажешь, или я превращу тебя в кровавую котлету? И никакие адвокатские заслуги не помогут тебе… «Сообществу Первых Лиц» не нужны грязные свиньи, работающие на две стороны. – Пит Махно еще раз резко ударил ее отца в живот. Тот ойкнул, согнулся и упал навзничь. Пит Махно пнул его и приказал своим:
– Всё и всех здесь сжечь! Находим филиал и возвращаемся.
Хорошо, что Маша знала английский. Иначе бы она не поняла ни слова. Голос у Пита был резкий, не терпящий возражений. Больше Маша ничего не слышала и не видела. Нервы были на пределе возможного, она потеряла сознание и рухнула около двери.
Группа мужчин выходила из комнаты, и звук рухнувшего тела никто не услышал. Очнулась Маша от едкого запаха дыма. Дым распространялся как вездесущий дух по всему дому и не оставлял никакой надежды на спасение. Маша резко выбежала в коридор и увидела, что первый этаж весь полыхает огнем, к тому же крыша трещала от языков пламени, вылизывавшего с тщательностью суки, которая ласкает своих новорожденных щенят, весь дом почти целиком. Маша, сотрясаясь от рыданий, вбежала в комнату, где валялись три человека, и обезумевшими руками, воя как волчица, стала трясти по очереди лежащих мужчин. Отец не отзывался, он был мертв. Еще один мужчина, по-видимому, тоже. Святослав, казалось, тихо постанывал. Она начала трясти его, но безрезультатно. Она целовала его, гладила, каталась по его лицу своей маленькой головой и вдруг одним судорожным движением смахнула с его затылка вколотый маленький шарик-капсулу. Сильное химическое вещество тут же прекратило свое убийственное дело.
С того момента, как ко мне подошли отделившиеся от группы трое мужчин и начали задавать на ломаном русском языке абсолютно глупые нелогичные вопросы, причем хором, а затем один из них, оказавшийся у меня за спиной, что-то вонзил мне в затылок, и до сего момента, прошла, наверное, целая вечность. Все это время я был в почти бессознательном состоянии, и только мой сопротивляющийся коме дух смутно фиксировал смену звуков и запахов вокруг меня. И тут совершенно отчетливо и ясно я увидал перед собой заплаканное лицо Маши и осознал ее грудной срывающийся голос:
– Я люблю тебя… Очнись… Что же ты не слышишь!..
Постепенно вникая в суть слов, я, наконец, выдавил:
– Почему все горит? И что такое «люблю»? Это что, игра? И почему Иван Семенович… – Я осекся. От двух мужских тел рядом со мной не исходило никакого жизненного флюида. Это были окоченевшие трупы. Дом горел. Надо было действовать.
На мое лицо, слегка опаленное дыханием пожара, упала тяжелая соленая слеза из глаз девушки. Она стояла на коленях надо мной, чуть покачиваясь в такт собственным всхлипываниям. Странно, но я, как Чок, потерял управление надо многими второстепенными эмоциями, которые раньше мне казались безупречными и слаженными. Зато сердце мое научилось сладко вздрагивать от многих взглядов и жестов Машеньки, которая непостижимым образом становилась индикатором моего внутреннего «Я». Вдруг девушка резко вскрикнула, указывая на голову третьего мужчины. Так как дуновение пожара становилось все более и более сильным, то один из порывов пламени дохнул пылающим жаром и, казалось, снес полголовы этому трупу. Но я понял, в чем было дело. Бандиты просто-напросто вырезали этому человеку всю переднюю часть головного мозга, таким образом надеясь унести с собой всю запечатленную там информацию. Скальп бал сорван с передней стороны черепа, словно лист капусты рукой умелого повара. И впадина в оголенном черепе зияла кроваво-красным пятном провала. Я схватил на руки вцепившуюся в меня Машу и побежал к двери на выход. Пинком я вынес дверь наружу, отчего сорванная с петель она тяжелым тараном врубилась в пламя. Огонь тут же рванулся в комнату и занял половину помещения, что заставило меня с моей драгоценной ношей на руках резко отпрянуть в глубину. Через мгновение мы уже летели из окна вниз на деревья под нами. Земля была очень мягкая и вспаханная, но я все же слегка подвернул правую ногу. Пришлось некоторое время поработать над сухожилиями и связками ступни. Я нагнулся, массируя ногу, и только когда разогнулся обратно, услышал и увидел, как со всех сторон к дому, гудя изо всех сил сиренами, подруливают пожарные и милиция. Отступать было некуда.