– В твои годы многие влюбляются. Опасный возраст. Очередная переоценка ценностей.
– Какая ещё переоценка, – поморщился он. – Глупости.
– Не говори. У нас у всех в отделе мужья прошли через это. Пришлось поволноваться сударушкам.
– Можешь не волноваться. Я не собираюсь ничего переоценивать.
– Я и не волнуюсь. Кто ещё родит тебе таких крокодильчиков?
– Никто.
Он улыбнулся и нежно погладил жену по щеке. Она ласково потёрлась подбородком о его руку.
Незаметно промелькнуло лето. Прошла осень. Окончилась зима.
Весна выдалась поздняя. Они с женой целиком погрузились в садово-огородные хлопоты.
Но схлынула посадочная горячка, появилось свободное время, и он обнаружил, что стоит подле знакомой липы и смолит третью сигарету.
Переоценка ценностей.
Он усмехнулся, покачал головой. Резко шагнул вперёд и едва не столкнулся с какой-то женщиной.
– Изви…
Это была она.
– … ните.
– Идёмте, – сурово приказала она.
Он послушно направился вслед за ней.
Какое наказание ожидает его сегодня?
Квартира была пустая.
Она стояла посреди комнаты и, бессильно свесив руки, вопросительно смотрела на него.
Он сделал шаг в её сторону.
Она закрыла глаза.
– … 25-12-76, – сказала она, когда он уходил. – Запомнишь?
– Запомню.
– Это мой рабочий телефон. С восьми до пяти.
Он позвонил через месяц.
– Я думала, ты забыл.
– Не забыл.
Второй месяц они встречаются почти ежедневно.
Жена давно догадалась обо всём. И… молчит.
Близняшки пока ничего не знают.
Пока.
Половина его друзей растит чужих детей.
Найдётся сколько угодно желающих занять его место. И чужого дядю его кровинки станут называть папой. Или даже папочкой…
– Я ничего не забыл, – повторил он.
Она побледнела и откинулась на подушку.
– Дождь, – тихо сказала она.
– Дождь, – откликнулся он.
Они замолчали.
А за окном всё шёл и шёл нудный осенний дождь.
И не будет ему конца.
Никогда.
Зинуля
Весной 1987 года, едва стаял снег, я загремел в подшефный колхоз. Председатель встретил меня как родного.
– А, Николашка! – радостно заорал он, стоило мне переступить порог председательского кабинета. – Молодец! Вовремя приехал. Алексей схватил воспаление лёгких. Полчаса назад отправил его в Рамешки. Принимай трактор. Будешь возить молоко.
Я обрадовался не меньше преда. Лучшее, на что мог я рассчитывать – пахать яровые. Но самое реальное – торчать на стане и ремонтировать раздолбанный тракторишко.
И вдруг – этакое везенье. Возить молоко – фартовая работа. Свободного времени навалом и внакладе не останешься. Всегда «сыт, пьян и нос в табаке». Хотя курить я бросил, когда женился во второй раз.
– Ну, Николашка, – продолжал пред, – быстренько располагайся и – за дело. Пора везти молоко.
Я ничуть не удивился председательской прыти: не первый раз в колхозе. Я даже не поинтересовался, кто повёз бы молоко, не окажись я под рукой, а молча развернулся и направился к двери.
– Стой! – прогремел сзади хриплый бас.
Я послушно остановился и вопросительно посмотрел на преда. Он озабоченно тёр обширную лысину.
– Ты куда собрался? – спросил он у меня.
– В общагу. Куда ещё?
– Вишь, дело какое, – забормотал пред, неуверенно поглядывая на меня из-под круглых допотопных очков. – Не стоит идти в общагу.
– Почему?
Было чему удивиться. Общага наша, заводская. Я сам и строил её двенадцать лет назад.
– Вишь, дело какое. – Пред явно чувствовал себя не в своей тарелке. – Там у меня живут шабашники. Они подрядились ферму отремонтировать.
– Ну и что? Сколько их?
– Семеро. И баба. Жена старшого, – уточнил пред.
– Эка невидаль. Нас там умещалось двадцать человек.
– Вишь, дело какое. Они выселенцы. Ну, со сто первого километра. Самый молодой и тот девять лет отсидел. Никто не захотел взять их к себе. Вот и пришлось занять ваше общежитие. Мужики ничего. Смирные. Но, – пред многозначительно поднял указательный палец вверх, – бережёного Бог бережёт.
– А ребята приедут? Куда им деваться?
– Когда ещё приедут. Придумаем что-нибудь.
– Ладно, а мне куда?
– Давай к бабке Марье. У неё как раз постоялец живёт. Плотник. Матвеевым дом перебирает. Вдвоём вам будет веселее.
Бабку Марью я знал не хуже остальных жителей села и ничего не имел против неё. Я вновь дёрнулся к двери, но пред опять остановил меня.
– Вишь, дело какое. – Председатель старательно откашлялся и, сняв очки, невинно заморгал короткими белесыми ресницами. – Федотыч, бабкин постоялец, тоже из этих… двадцать восемь лет в общей сложности. Но ты не бойся, он не молодой уже. Пятьдесят восемь, как-никак.