– Думаю, да.
– Вы уверены? – металлу в голосе поубавилось, осталось лишь удивление.
– Конечно.
– Он знает вас, он ждет вашего звонка?
– Безусловно, – уверенно ответил Леонидов, и девушка сдалась. Теперь на всю комнату звучала громкая мелодия, пока на другом конце провода его переключали в святая-святых. «Импресарио» замерла, подняв большой палец в сжатом кулаке. Весь этот короткий разговор она нервно ходила, тыча рукой в воздух, словно приколачивала его ответы, придавая им больше убедительности, и сейчас была очень довольна.
– Слушаю вас, – услышал он сухой голос.
– Господин Силаев? – спросил он.
– Слушаю, слушаю вас.
– Здравствуйте. Вы написали мне письмо,… насчет моего сценария,… меня зовут Леонидов.
– Ах, Леонидов! Здравствуйте. Слушаю вас, – уже теплее произнес тот.
– Я бы хотел подробнее поговорить о вашем фильме, – сказал он.
– Подробнее… Ну, конечно, подробнее. Во всем нужна конкретика… Сколько? – неожиданно спросил голос из телефона.
– Не понял?… В каком смысле?… Алло. Вы слышите меня?
– Да-да, – спокойно ответил голос, – хорошо слышу, только не слышу ответ на мой вопрос – сколько?
Долгая пауза повисла в комнате, и только ровное уверенное дыхание телефонного аппарата. До этого его жена продолжала дирижировать, мелькая перед ним, но теперь и она замерла, как вкопанная. Леонидов тоже молчал. Первой опомнилась Галя:
– Миллион!
– Что миллион? – не понял он, зачем-то зажав трубку телефона, хотя тот своими микрофонами слышал все, развесив электронные уши. Галя замахала руками и повторила:
– Миллион!
Леонидов почему-то вслух повторил это слово.
– Миллион? – переспросил спокойный голос из телефона, – миллион рублей, конечно же? – уточнил тот.
– Конечно! – моментально ответил он, сам не веря такому.
Галя застыла с открытым ртом. Поправлять его было поздно, но все равно была ошарашена.
– Хорошо, – спокойно ответил его собеседник. Снова возникла небольшая пауза.
– Что я должен сделать? Нам нужно встретиться, обсудить сценарий? Когда мы сможем поговорить? – с нетерпением воскликнул Леонидов.
– Завтра… в 14.00, если вам удобно, вы можете приехать, подписать договор и забрать деньги.
– И все?
– А что еще?
– Нет, нет, ничего, – задумчиво произнес он.
– Тогда до свидания, господин Леонидов, до завтра, – сказал Силаев.
– До завтра, – неуверенно попрощался Леонидов, желая что-то добавить, но не нашелся, а телефон уже издавал короткие гудки…
Она закричала так, что слышно ее было на первом этаже. И на последнем этаже, и на всех остальных уже знали, что ее муж только что заработал миллион!
– Миллион!.. Ну, что ты не радуешься? Леонидов, что с тобой?… Это шок, это пройдет, на выпей.
Она суетливо достала из бара бутылку виски, налив ему и себе. Он сидел, придавленный – какое-то чувство недосказанности осталось после разговора, поэтому молчал, переваривая каждое слово.
– Миллион! – продолжала она, – а может, нужно было сказать… два?… Или три!?… Нет, миллион тоже хорошо! Для начала совсем неплохо. Да? Леонидов? Ну, что ты молчишь?… Хочешь, я поеду с тобой? – внезапно спросила она. – Надену лучшее платье, которое ты мне подарил… сто лет назад, и поеду. Уже не думала, что оно когда-нибудь пригодится. Я буду твоей Лаурой,… как у Дали,… помнишь?
– Лаура была у Петрарки, а у Дали – Гала, – очнулся он, поперхнувшись виски.
– Ну, Гала. Не важно, пусть будет Гала.
– Нет, Галя, пожалуй, я поеду один, – но, спохватившись, добавил: – А тебя я возьму на премьеру – идет?
– Идет! Идет, мой Леонидов. Идет!.. Миллион… На премьеру…
Наконец она, пританцовывая, удалилась, а он все сидел, сжимая в руке бокал, медленно вслух бормоча: – Миллион… миллион… сценарий… миллион рублей… миллион…
Вдруг взгляд его упал на большое окно. Оно было открыто, а на подоконнике сидела птица. Присмотрелся.
– Канарейка! – опешил он. – Откуда? Ты что тут делаешь? Потрясающе!
Птица какое-то время еще сидела и смотрела на него.
– Канарейка… миллион…
Посидела так, повертела хвостом и, поняв, что все самое интересное позади, улетела.
Пожалуй, случилось самое знаменательное событие в его жизни. До этого было все как у всех. Детство, юность. Потом с большим восторгом поступление в театральный институт, куда могли пройти по конкурсу лишь дети «заслуженных» и «народных», где уже между собой выстраивали конкурс «народности» своих родителей. Но, повезло. Дальше бессмысленная учеба в институте, который теперь находился в новой стране, с новыми законами и правилами, где никакие «народные» уже были не нужны – наступало начало девяностых. Потом семья, ребенок и годы-годы бизнеса: торговли, контрактов и переговоров, поездок и отгрузок, приемок и сдач. Так пятнадцать лет! И, наконец, все остановилось в его жизни, все замерло.