Он улыбается.
Ты сам спас себе жизнь.
Я улыбаюсь. Леонард подходит ко мне, обнимает. Я тоже обнимаю его. Он отпускает меня, отходит, глядя мне в глаза, и говорит.
Будь сильным. Живи с честью и достоинством. Когда думаешь, что нет сил, просто держись. Я горжусь тобой, и ты тоже гордись собой.
Я смотрю ему в глаза.
Я буду скучать по тебе, Леонард.
Скоро увидимся, сынок.
Я киваю. Стараюсь не плакать. Леонард отворачивается, открывает пассажирскую дверь, садится в машину, и она отъезжает. Я стою, смотрю. Она едет по дороге, ведущей к клинике, пассажирское окно открывается, из него показывается кулак, поднятый вверх. Я смотрю на этот кулак, на Леонарда, который столько значит для меня, и мне плакать хочется. Леонард и его кулак. У меня глаза на мокром месте.
Я стою, гляжу на дорогу вслед удаляющейся машине. Стою минут пять, глядя на дорогу. В голове не укладывается, что Леонард уехал. Великий, ужасный, загадочный, добрый, зловещий Леонард. Черт и святой. Я буду скучать по нему. Буду скучать.
Поворачиваюсь, захожу обратно в клинику. Иду в столовую. Становлюсь с подносом в очередь, беру запеканку с тунцом и лапшой. Меню начинает повторяться. Запеканку с тунцом и лапшой уже давали. Надеюсь, что еще раз мне не доведется ее есть. Сажусь один за пустой стол. Начинаю жевать. Не могу сказать, где тут тунец, где лапша, где запеканка. Какая разница. Закидываю в себя. Кусок за куском. Набиваю желудок. Я скучаю по Лилли и по Леонарду. Сижу один за столом. Набиваю желудок. Кусок за куском.
Доедаю свою порцию. Встаю в очередь за добавкой, мне и сорока тарелок будет мало. Я хочу целый вагон этой чертовой запеканки с тунцом и лапшой. Вижу Майлза, который с улыбкой направляется ко мне. Сажусь на прежнее место. Я хочу еще топлива. Еще и еще.
Привет, Джеймс.
Майлз садится напротив.
Привет.
Он кладет салфетку на колени, берет вилку.
Как ты сегодня?
Хорошо. А ты как?
У меня хорошие новости.
Какие?
Жена позвонила меня сегодня утром.
Что сказала?
Сказала, что всю ночь не спала, думала про нас, смотрела на нашего ребенка и решила дать мне второй шанс. Она собирается приехать сюда и записаться на Семейную программу. Мы поработаем над нашими отношениями. Успех не гарантирован, но попытаться стоит.
Я улыбаюсь.
Здорово! Такое улучшение по сравнению со вчерашним днем.
Не то слово.
Не знаю, уместны ли здесь поздравления, но я тебя поздравляю.
Он улыбается.
Спасибо, Джеймс, большое спасибо.
Больше мы не разговариваем. Просто сидим. Он ест, я обвожу взглядом столовую. Зал удобный. Обстановка успокаивающая. Приятная. Сиди, помалкивай. Сиди, глазей по сторонам. Сиди, отпустив свой ум. Просто сиди. Не надо ни тревоги, ни беспокойства. Майлз в своем мире, я в своем. Мы просто сидим.
Майзл доедает свой обед, встает и ждет меня. Я встаю, мы относим подносы. Идем по коридорам, Майлз направляется на лекцию, а я нет. Он спрашивает, почему я не иду на лекцию, я отвечаю, что через два дня меня выписывают, не хочу больше тратить время на эти лекции, и так напичкан лекциями по самую макушку. Он смеется, я возвращаюсь в отделение и захожу в телефонную кабинку.
Звоню родителям. Они на другом конце земли, у них сейчас раннее утро. Отец отвечает на звонок. Голос у него сонный. Я спрашиваю – мне перезвонить позже, и он говорит – не надо, просто погоди минуту. Я жду. Мать берет трубку, говорит – здравствуй, у нее голос тоже сонный. Отец снимает вторую трубку. Слова отдаются эхом.
Я говорю им, что выписываюсь через два дня. Они удивлены. Отец спрашивает, чувствую ли я себя готовым к выписке, я отвечаю – чувствовать-то чувствую, а как оно обстоит на самом деле, станет ясно только после выписки. Мать спрашивает, что это значит, я говорю – невозможно понять, вылечился ли я, пока не окажусь в большом мире. Отец спрашивает, что это значит, я говорю – в клинике легко оставаться чистым и трезвым, потому что нет искушений. Он спрашивает, готов ли я противостоять искушениям, и я говорю, что верю в себя, а проверю в себя после выписки. Отец вздыхает, как будто он расстроен. Мать вздыхает, как будто она расстроена. Я спрашиваю, как у них дела, они отвечают, что все в порядке. Я спрашиваю, как там Токио, и Мать отвечает, что им хотелось бы быть поближе ко мне, чтобы поддерживать. Я говорю, что они сделали более чем достаточно. Отец говорит, что беспокоится за меня, а я говорю – не надо, я никогда за всю мою жизнь не чувствовал себя таким уверенным, таким сильным. Он говорит, что это обнадеживает. Но судя по голосу, не слишком-то это его обнадеживает.