Мне так жаль, Матти.
Ты же не виноват.
Что ты собираешься делать?
Не знаю, черт возьми. Наша жизнь держалась на моей гребаной жене, она отвечала за все, пока я торчал. А сейчас, раз она подсела на это дерьмо, все пропало на хер. Какая уж тут семья, какие дети, если родители оба наркоманы. И как я смогу оставаться чистым, на хер, если она курит.
Что, если отправить ее на лечение, а тебе вернуться в бокс?
Ты взгляни на меня, Джеймс, я же больше не могу боксировать ни хера. Тело угробил на хер, мозги тоже просрал. Я же не продержусь на ринге и тридцати секунд, даже против самого хренового боксера в мире. А полечить жену я бы очень хотел, только мы же остатки моих боксерских денег потратили, чтобы я лег в эту клинику, и у нас ни гроша не осталось. У нас же ни хера больше нет.
Я могу тебе чем-нибудь помочь?
Нет, если только у тебя не завалялся мешок лишних денег, который ты хочешь отдать мне.
Нет, не завалялся.
Я в заднице, Джеймс. Это конец.
Что-нибудь произойдет.
Насмотрелся я на таких, как мы, чтобы верить в эту чушь. Я сдохну, она сдохнет, дети пойдут по нашей дорожке. Мы все в заднице. В полной заднице.
Он встает.
Пойду на хер прогуляюсь.
Он забирает поднос.
Спасибо, что выслушал меня.
Он уходит. Я наблюдаю за ним. Беру свою чашку, встаю, отношу ее на конвейер. Иду по стеклянному коридору, который отделяет мужчин от женщин. Замечаю, что Майлз и Тед идут мне навстречу. Склонились друг к другу, о чем-то говорят. Губы слегка шевелятся. Майлз взглядывает на меня, слегка кивает в знак приветствия, но продолжает разговор с Тедом. Они проходят мимо. Я их не останавливаю.
Возвращаюсь в свою палату. Открываю тумбочку. Вынимаю пачку из двадцати двух листов, кладу в карман штанов. Выхожу из комнаты, иду по коридорам. Они серые, как утро, как угасающая грусть, как нарастающий страх. Я замечаю их, но они не напрягают меня. Я слишком хорошо их знаю. Они не напрягают меня. Стучу в кабинет Джоанны, она говорит – входите. Открываю дверь, вхожу. Она сидит за столом, читает газету, пьет кофе, курит сигарету. Она говорит.
Как дела?
Хорошо.
Ты готов?
Да, готов.
Хочешь что-нибудь сказать мне перед началом?
Нет.
Она откладывает газету, тушит сигарету.
После обеда сегодня зайди ко мне еще раз. Мы с Кеном хотим кое-что обсудить с тобой.
Все хорошо?
Мы продумали план восстановления для тебя, хотелось бы, чтобы после выписки ты ему следовал.
И что, я, по-вашему, буду ему следовать?
Вряд ли. Но не обсудить его с тобой было бы безответственно с нашей стороны.
Хорошо.
Идем?
Да.
Она встает из-за стола. Мы выходим из кабинета, идем по коридорам. Они такие же серые, кое-где тень сгустилась, словно грусть углубилась, страх усилился. Мы не разговариваем, пока идем, и с каждым шагом воспоминание о той ночи становится ярче. Я просто хотел остаться один. Плакал. Он подошел ко мне, и я избил его. Кровь из него хлестала. Я измочалил его в говно.
Останавливаемся у двери. На ней табличка «Отец Дэвид, капеллан». Джоанна стучит в дверь, голос приглашает войти. Она просит меня подождать минуту, открывает дверь, заходит внутрь и закрывает дверь за собой.
Я стою и жду. У меня начинают дрожать руки, ноги и даже губы. Сердце трепыхается. Будь коридоры продолжением моего тела, они бы почернели. От тоски и страха. Наполнились бы чернейшей тьмой, которая живет во мне. Такой тьмой, что хоть глаз выколи. Я дрожу. Дверь открывается. Джоанна выходит, стоит передо мной и говорит.
Он готов тебя принять.
Хорошо.
Я предупредила его, что могут возникнуть сложные неловкие моменты. Он ответил, что вряд ли услышит такое, чего раньше не слышал.
Посмотрим.
Удачи.
Спасибо.
Она протягивает руки, обнимает меня. Говорит.
Ты почувствуешь себя лучше после этого.
Я киваю. Она отпускает меня. Протягиваю к двери руку, которая вдруг становится чугунной. Толкаю дверь, как будто она весит тонну. Открываю, а входить не хочу, не хочу делать этого. Джоанна стоит за моей спиной, я оборачиваюсь, смотрю на нее, она улыбается, и ее улыбка придает мне силы переступить порог. Захожу в кабинет. Закрываю дверь за собой.
Священник сидит за столом. На нем черная сутана с белым воротничком. Он старый, ему лет семьдесят, волосы седые, глаза темно-карие. За его спиной на стене висит распятие, на столе поверх стопки бумаг лежит Библия в черном кожаном переплете. После той ночи я впервые оказываюсь в обществе священника. Смотрю на него, Ярость закипает. Он встает, смотрит на меня и говорит.