Опять перевожу дыхание. Ярость нарастает. Я говорю.
Его кабинет находился среди помещений за алтарем. Когда мы вошли, священник запер дверь на замок. Мне следовало бы сразу насторожиться, но он же священник, черт возьми, мне и в голову не пришло ничего дурного. Я сел на диван, он рядом, спросил, что со мной, и я рассказал ему. Рассказал про свою наркоманию, про свою дерьмовую жизнь, про тюрьму, из которой только что вышел, про свой план покончить с собой. Все время, пока я рассказывал, он сидел, смотрел на меня и делал вид, что слушает. Когда я закончил, он протянул руку, положил мне на колено и сказал – ты обратился по адресу, я не сомневаюсь, что смогу помочь тебе. Мне не понравилось, как лежит его рука, и я убрал ее со своего колена. Он положил ее обратно и сказал – если Бог послал меня тебе в помощь, ты тоже должен кое-что сделать для меня. Я снова убрал его руку с колена и спросил, что именно я должен. Он положил руку обратно, на этот раз выше, на бедро, и сказал – я понимаю, сейчас ты огорчен и расстроен, но не нужно сопротивляться воле божьей, есть высший промысел в том, что мы встретились, и он передвинул руку еще выше, подбираясь к моей промежности. Я убрал его руку и попросил больше не трогать меня. Он сказал – хорошо, и положил руку мне между ног, а другой стал тянуться к моему лицу. При этом приговаривал – не сопротивляйся воле божьей, сын мой.
Я смотрю на отца Дэвида. Ярость нарастает сильнее, сильнее, сильнее. Я чувствую то же самое, что чувствовал тогда. Желание убивать, крушить, уничтожать.
Я не позволил этому ублюдку коснуться моего лица. Ударил его точно в подбородок, раздался хруст, полилась кровь. Я встал и ударил еще раз. Я бил его снова и снова. Не знаю, сколько раз я его ударил, но в какой-то момент у меня перед глазами стояли только слезы, остатки его лица и кровь. Разделавшись с его лицом – он уже потерял сознание, – я стащил его с дивана и раздвинул ему ноги. Как можно шире, чтобы удобней было бить. Ударил его между ног раз пятнадцать со всей силы, так что он застонал от боли, хоть и был уже без сознания. Потом я повернулся, отпер дверь и вышел. Я пошел в ближайший магазин, закупил виски на все деньги, какие были при мне, нашел глухой закоулок и надрался так, что отключился. Проснулся утром, вернулся домой. Несколько дней подряд я каждую минуту ждал, что за мной придет полиция и арестует, но никто не пришел. Недели две я искал в газетах сообщений о том, что произошло, но ничего не появилось. Можно предположить, что этот священник вытворял с другими то, что пытался проделать со мной. Если он выжил после моей обработки – думаю, что все-таки выжил, – то он побоялся обращаться в полицию. Он понимал, что я расскажу всю правду, а там, узнав про мои показания, подтянутся и другие жертвы.
Отец Дэвид отводит взгляд в сторону. Он глубоко вздыхает и качает головой. Я продолжаю.
Уж не знаю, то ли у меня пропали силы, чтобы убить себя, то ли появились силы, чтобы жить дальше, но я не покончил с собой. Жил по-прежнему, добывал отраву, торчал. И в конце концов оказался здесь. В отличие от всего остального, о чем вам рассказал, я не сожалею о том, как поступил с этим священником, и, честно говоря, думаю, что он свое заслужил. Но этот случай преследует меня. Когда я бил его, мне хотелось убить его, и я мог бы это сделать, и я продолжал бить его, совсем сорвавшись с тормозов. Вот это дико пугает меня. Я не хочу, чтобы такое со мной повторилось. Я рассказал вам об этом, исповедовался, даже если это не совсем правильное слово, и надеюсь, вдруг это спасет меня от таких приступов в будущем. Теперь я действительно закончил, больше мне нечего добавить.
Отец Дэвид смотрит в стол. Я смотрю на него. Жду, когда он заговорит, но он молчит. Только смотрит в стол. Я встаю.
Спасибо, что выслушали меня.
Иду к двери. Дотрагиваюсь до ручки, и тут слышу его голос.
Джеймс.
Я оглядываюсь.
Прости меня.
Вы ни в чем не виноваты.
Все равно прости.
Пожалуйста, и еще раз спасибо, что выслушали меня.
Открываю дверь, выхожу в коридор, закрываю дверь за собой. Глубоко вдыхаю, медленно выдыхаю. Все это покидает меня, все, о чем я написал, все, о чем рассказал, все, что совершил. Все ушло. Все, к чертовой матери, ушло.
Я иду в отделение. Шагаю легко, непринужденно, с улыбкой на лице. Подхожу к палате, на двери записка: «Позвони брату на работу». И номер телефона.
Беру записку, иду к телефонной кабинке, захожу внутрь и закрываю дверь. Набираю номер телефона. Отвечает женский голос, я прошу позвать Боба Фрея, мне говорят, минутку подождите. Брат берет трубку, говорит – привет, я говорю – здорово, засранец, он смеется и говорит – поздравляю с выпиской. Я говорю – спасибо, спрашиваю, может ли он меня забрать, он говорит – да, он возьмет отпуск на несколько дней и надеется, что я проведу эти дни с ним. Я говорю – просто замечательно. Он говорит – твой друг Кевин хочет приехать из Чикаго повидаться с тобой, спрашивает, как я к этому отношусь. Я говорю – просто замечательно отношусь, и он говорит, что передаст ему. Он спрашивает, когда подъехать за мной, и я говорю – в пол-одиннадцатого, или в одиннадцать, или когда получится. Он говорит, что будет в пол-одиннадцатого. Мы вешаем трубки.