С этой точкой зрения не согласны только самые отпетые в группе. Они осознают: то, что они натворили, не подлежит прощению. Они не хотят предаваться раскаянию, потому что вспоминать о том, что натворили, и после этого быть отвергнутыми – слишком больно. Они хотят идти дальше и все забыть, даже если забыть невозможно. Я тоже среди таких. Я знаю, что меня простить нельзя, и не стану даже просить об этом. Моим искуплением будет моя смерть. Те, кого я мучил, больше не увидят меня, не услышат меня, не вспомнят обо мне. Я больше не смогу мучить их, отравлять им жизнь, причинять им боль, как раньше. Забудьте меня, если получится. Забудьте, что я существовал, забудьте все, что я сделал, что бы я ни сделал. Мое самоубийство – вот моя просьба о прощении. Если даже она будет отвергнута, забудьте обо мне. Прошу, забудьте.称
После окончании группы все собираются на нижнем ярусе, и начинается церемония выписки. Рой и его дружок покидают клинику. Срок их пребывания закончился, они прошли свои программы и теперь готовы к возвращению в большой мир. Каждый получает Медаль и Камень. Медаль означает, что они обрели трезвость, Камень – что они полны решимости оставаться чистыми. Каждый произносит небольшую речь. Примерно половина присутствующих терпеть их не может и считает говном, но другая половина восхищается ими и желает удачи. Я сижу в заднем ряду с Леонардом, который читает спортивную страницу «Юэсэй тудей» и ругается шепотом.
Церемония заканчивается, все аплодируют, Рой обходит собравшихся, чтобы обняться и попрощаться. Меня он огибает стороной, его дружок тоже. Вид у обоих счастливый, в глазах блеск неофитов. Они сжимают Медаль и Камень, просят приятелей расписаться на обложке их экземпляров Большой книги. И все же в обоих можно заметить неуверенность и испуг. Кажется, будто они убегают и пытаются спрятаться от чего-то. Кажется, они понимают, что за ними кто-то охотится. Бьюсь об заклад, что они продержатся месяц, не больше. Месяц в лучшем случае.
Все расходятся по своим палатам и готовятся к ужину. Я тоже иду к себе и готовлюсь к побегу. Снимаю «оксфордку» Уоррена, надеваю свою футболку, пишу Уоррену записку с благодарностью, прячу в нагрудный карман «оксфордки» и кладу рубашку на его кровать. Возвращаюсь к своей кровати, пишу еще одну записку, в ней указываю адрес клиники, прошу вернуть куртку по этому адресу и отдать Хэнку, благодарю Хэнка за его доброту и дружбу. Записку кладу в нагрудный карман куртки, чтобы ее обнаружили, когда найдут мое тело, надеваю куртку, оглядываюсь вокруг – не оставил ли каких-нибудь своих вещей, но у меня нет своих вещей. Заглядываю в тумбочку, под кровать, под одеяло, в медицинский шкаф, в душ. Ничего. У меня ничего нет.
Иду в столовую, встаю в очередь, беру поднос, вдыхаю запах съестного, он расползается по организму, я чувствую голод. Я голоден, голоден, голоден, я хочу жрать, много-много. Сегодня на ужин рубленый бифштекс с картофельным пюре, подливой и брюссельской капустой и яблочный пирог. Все это я люблю, и хорошо, что именно это будет моей последней нормальной едой в жизни. Я беру столько, сколько женщина за прилавком согласна выдать, прихватываю приборы и салфетки, нахожу пустой стол, сажусь, расстилаю салфетку на коленях, делаю глубокий вдох. Возможно, это последняя нормальная еда в моей жизни.
Бифштекс отличный, сочный, мягкий, а пюре из настоящей картошки, и подливка теплая, густая, пропитанная вкусом говядины. Я ем медленно, смакую каждый кусочек, жую, пока он не растворится во рту. Мама готовила нам с Братом рубленый бифштекс, когда мы были маленькие, точь-в-точь такой же, один раз в неделю. Я ел такой бифштекс в детстве и ем сейчас, во время своей последней трапезы, и от этого накатывают воспоминания о детских ужинах, и не только о них. Отец пропадал на работе или разъезжал по командировкам, а мы с Братом были в школе или носились где-нибудь возле дома. Каждый вечер в шесть тридцать садились ужинать вместе с Мамой. Она вкусно готовила и любила этот обычай – ужинать с нами. После ужина мы смотрели телевизор или играли, или она нам читала. Когда Отец бывал дома, мы проводили время вместе, все вместе, пока не наступала пора нам с Братом ложиться спать. Мы были Семьей, счастливой семьей, и оставались ей, пока я не начал выделываться. Как здорово, если б моя семья оказалась сейчас здесь. Хоть наша связь и распалась за последние годы, но все равно было бы славно в последний раз поужинать с ними. Вряд ли у нас нашлись бы общие темы для разговора, но все равно было бы славно повидать их и попрощаться. Вряд ли у нас нашлись бы общие темы для разговора, но все равно было бы славно пожать им руку, сказать, что мне жаль, что все так вышло, что в том, кем я стал, нет их вины. Вряд ли у нас нашлись бы общие темы для разговора, но я хотел бы попросить их, чтобы они забыли меня.