Затем, что надо.
Зачем?
Неважно, зачем. Важно, что я здесь, и я от тебя не отстану, говори что хочешь, делай что хочешь. Ты можешь упростить жизнь мне и себе – вернуться в клинику прямо сейчас, ты можешь все усложнить – тогда мне придется кликнуть своих ищеек. В любом случае ты пробудешь в клинике, пока не поправишься.
Не могу обещать, что поправлюсь.
Обещай только, что попытаешься.
Я смотрю на него.
Попытка не пытка, малыш.
В его глазах правда. А только правда имеет значение.
Попытки-то нечего бояться.
Правда.
Просто попытайся.
Я делаю глубокий вдох. Смотрю на него. Я в кромешной тьме, хоть глаза выколи, мне там привычно. Если не считать времени в клинике, я прожил не под кайфом четыре дня из последних шести лет. Мои попытки завязать были обречены. Среди спиртного, среди наркоты, среди людей, которые употребляют. Я сидел на системе. Я весь целиком, физиологически, эмоционально и умственно, подсел на два вещества. Я полностью, физиологически, эмоционально и умственно, подсел на свой образ жизни. Я ничего другого не знаю, ничего другого не помню, ничего другого не умею. Не знаю, смогу ли теперь стать другим. Не поздно ли. Мне страшно даже пытаться. До усрачки страшно. Я всегда считал, что у меня две возможности: тюрьма или смерть. Я никогда не рассматривал завязку как возможность, потому что не верил, что она возможна. Мне до усрачки страшно.
Я смотрю на Леонарда. Я не знаю его. Не знаю, кто он такой, чем занимается, как оказался в клинике. Не знаю, почему он следует за мной и возится со мной. Я знаю только его глаза. Я знаю только, что в его глазах злость, упрямство, решимость и правда. Я знаю только, что мне нравятся его глаза, я верю им. Я знаю только, что его глаза отличаются от тех глаз, которые смотрели на меня все эти годы – осуждали, жалели, вычеркивали. Я знаю только, что этим глазам можно верить, потому что мне знакомы чувства, которые вижу в них.
Двадцать четыре часа.
Что значит двадцать четыре часа?
Я останусь здесь еще на двадцать четыре часа. Если буду чувствовать себя так же, как сейчас, то уйду.
Тогда я пущу по твоему следу своих ищеек.
Давай. Я головы им поотрываю.
Он улыбается.
А ты грозный засранец, малыш.
Помни об этом, старина.
Он смеется.
Иди ко мне, я хочу тебя обнять.
Я не двигаюсь с места.
Я согласился остаться еще на двадцать четыре часа. Это не значит, что буду с тобой обниматься или что мы теперь друзья.
Он снова смеется, шагает ко мне, протягивает руки и обнимает.
Просто попытайся, и все.
Я вырываюсь, он машет туда, где еле видны освещенные окна клиники.
Чертовски холодно, я насквозь промок и не хочу подхватить простуду. Идем обратно.
Я не хочу снова слушать идиотскую лекцию.
Это твое дело – слушать или нет. Главное, чтоб ты находился в клинике – больше мне ничего не надо.
Мы идем обратно, я открываю дверь, вхожу. Свет горит ярко, я этого не выношу, мне до усрачки страшно.
Прямо до смерти.
Страшно.
До усрачки.
Я на улице. Сижу на деревянной скамейке позади главного здания клиники. Справа и слева от меня по пустой скамейке, передо мной маленькое озерцо. Мне холодно, я дрожу, а по лбу и груди течет пот, руки, ноги и сердце дрожат мелкой дрожью то быстрее, то медленнее, зуб на зуб не попадает, во рту пересохло, а куртка, брюки, рубашка, ботинки, носки – все кишит клопами. Я их вижу, слышу, чувствую и все же понимаю, что их на самом деле нет. Мне холодно. Я вижу клопов, слышу, чувствую клопов, но знаю, что их на самом деле нет. Мне холодно.
Я не спал и вряд ли смогу в ближайшее время уснуть. Я пытался заснуть, но Уоррен храпел, Лысый Коротышка храпел, а Джон стонал, ворочался, кричал во сне, и я думал о своем решении остаться здесь еще на двадцать четыре часа. Мой ум согласился с этим решением, и мое сердце согласилось, ум и сердце готовы его исполнить, но мое тело не согласно, категорически возражает и протестует. Организм требует алкоголя и наркотиков, требует в больших количествах. Я встал, шагал по палате под симфонию храпов, стонов и вскриков в надежде переубедить свое тело, уговорить его, но безрезультатно. Организм требует своего, и в гробу он видел эти двадцать четыре часа. Осталось еще восемнадцать часов. Я не ношу наручных часов, не смотрю на часы, но и без того знаю. Осталось еще восемнадцать часов.
Я вышел из палаты, вышел из отделения, пару раз обошел вокруг всех корпусов. Везде темно и тихо, кроме терапевтического отделения. Там горит свет, оттуда слышатся крики. Я постоял, послушал и тоже закричал в ответ. Кричал во всю глотку, но меня никто не услышал и никто мне не ответил. Я кричал во всю глотку, но меня никто не услышал.