Перед рождением сына мы получили однокомнатную квартиру в трехэтажном доме. Расставили новую полированную мебель, присланную моими родителями: трехстворчатый платяной шкаф, раскладной диван, стол со стульями, голубой кухонный гарнитур и холодильник. Паласом нам служил отрез толстого серого материала, выданного Дуки на шинель. Голые стены в комнате я украсила фресками в духе мифических подвигов Геракла. На центральном панно гуашью был изображен облаченный в звериную шкуру Джохар, душивший огромного пятнистого удава. Всем своим видом — открытая пасть, высунутый язык и вытаращенные глаза — несчастное пресмыкающееся демонстрировало, что находится при последнем издыхании. На боковых панно — дикие козочки, пантеры, высокие кувшины и другая восточная атрибутика.
Два раза в неделю, как правило, вечером Джохар уходил на полеты. В такие морозные ночи, когда пальцы пристывали к железной дверной ручке и военный аэродром продувался всеми ветрами, заиндевевшие самолеты казались мне огромными холодильниками. Я молилась Богу, чтобы с ним не случилось ничего плохого, и не могла сомкнуть глаз до тех пор, пока он не возвращался. Едва заслышав на лестнице шаги, я бежала к двери и, обняв его, задавала один и тот же вопрос: «Ну как?» Он отвечал, смеясь, всегда одной и той же шуткой: «Как птичка, как птичка!»
Командиром полка был полковник Питкин. Распекая подчиненных, он никогда не повышал голоса, а его изречения немедленно становились афоризмами. В полку его очень любили, и нередко Дуки, подражая тонкому голосу старого командира, выдавал его очередную шутку на построении. «Ну что ж ты, сам с рюмку, а пьешь с ведро?» — укорял Питкин перед всем строем маленького тщедушного прапорщика, «перебравшего» накануне Джохара он любил и направил его как лучшего летчика в Военно-воздушную академию имени Гагарина в город Монино, под Москвой.
Дуки успешно сдал экзамены, и вскоре мы переехали туда всей семьей. Два больших четырехэтажных дома были семейными общежитиями для слушателей академии. Мы жили на втором этаже в одной из комнат, двери которой выходили в длинный коридор с общими кухней, умывальником и туалетом. Одиннадцать семей жили в нашем отсеке. Праздники отмечали всегда вместе одной дружной семьей. Три года пролетели незаметно. Там же родилась наша дочь Дана, и мы вернулись домой уже с двумя детьми.
Поселок Средний снова поразил нас своим унынием и заброшенностью. Казалось, с годами в нем ничего не изменилось. Радовали только книги, которые вначале мы брали для чтения в гарнизонной библиотеке, а потом стали понемногу покупать сами, да еще березовая роща на окраине, где мы гуляли с детьми с ранней весны до поздней осени по выходным дням.
Однажды мальчишки принесли нам из этой рощи гнездо с неоперившимися птенцами воробьев. Ребята с нашего двора носили для них гусениц и насекомых, а я по очереди совала все это в открытые клювики. Но выжил лишь один… Чирик, оперившись, он устроил себе теплое жилище в моторе нашего холодильника. Каждый день будил Джохара ровно в 7 часов утра. Тот спал обычно на боку, и между его щекой, шеей и плечом получалась уютная пещерка, в которую воробей с удовольствием нырял, трепеща крылышками и чирикая. Встав, Джохар наливал ему в блюдечко воду и насыпал хлебных крошек. Даже зарядку они делали вместе. Когда Джохар поднимал гантели, наш питомец любил пристроиться на одной из них, а когда сгибался, прыгал по его спине. При виде гостей он срывался с дверной притолоки, где сидел обычно, и начинал чирикать и описывать над их головами фигуры «высшего пилотажа». Мы так привыкли, что он принимает в нашей жизни самое деятельное участие, что уже не обращали на него никакого внимания. Зато прохожие замирали, видя воробья, спокойно чистящего перышки или радостно чирикающего на голове у невозмутимо читающего на балконе газету мужчины. Стоило любому из нас позвать его и протянуть руку, как, сделав пируэт в воздухе, Чирик слетал на ладонь с крыши или с соседнего балкона. Его любила детвора, и часто это представление превращалось в цирк для всего двора.
Старого, любимого всеми, командира полка давно уже не было, начальники гарнизона менялись один за другим. За семь лет сменилось семь командиров, в результате упала дисциплина, офицеры часто уходили в самоволку, разбивались самолеты. Я работала в то время в Доме офицеров художником-оформителем. Ранним утром после каждой катастрофы в актовый зал привозили гробы, обычно семь — весь экипаж. И каждый месяц, как в замкнутом круге, плач и слезы родни. Траурняя церемония с венками и цветами в Доме офицеров переходила в горестное шествие через весь городок к кладбищу. Я не успевала надписывать бронзовой краской черные ленты на венках: «От друзей», «От сына», «От жены», «От сослуживцев»…