Красное и вспотевшее от жара лицо профессора на фоне возбужденной толпы показалось мне едва ли не родным.
– Вы целы, профессор? – спросил я, удивляясь тому, как вяло и безвольно прозвучал мой голос.
– А что со мной может случиться? – демонстрируя хладнокровие, ответил Курахов. – Я был на пляже. Потом увидел дым. А вы как?
Я махнул рукой. Стеклянные стены кафе лопнули, словно аквариум, облитый крутым кипятком. Толпа качнулась назад, увлекая нас с профессором. Какой-то грузный мужчина, пятясь спиной, наступил мне на ноги и едва не повалил на землю.
– Пожарных кто-нибудь вызвал? – равнодушно спросил я у Курахова.
Профессор пожал плечами, посмотрел на факел, в который превратилась гостиница, и в его глазах заплясали красные отблески.
– Милиция вроде здесь крутилась. Они должны были вызвать…
Он дернул головой, и я увидел, что лицо профессора искажено жуткой ухмылкой.
– Он сделал только хуже себе, – произнес Курахов, не отрывая взгляда от огня.
– Кто сделал хуже? – не понял я.
– Уваров. Вы же понимаете, что это его рук дело? Хотел меня запугать и сам же сжег манускрипт.
– Что?! – Я схватил профессора за руку и крепко сжал. – Манускрипт остался там?
– Он лежит за картиной, в спальне, – ответил профессор. – Точнее, лежал.
Под приветственный гул толпы, беспрестанно сигналя, к гостинице медленно подкатила пожарная машина. Двое парней в брезентовых куртках со скучающими лицами посмотрели на огонь, а затем стали неторопливо разматывать шланг.
– М-да, – произнес профессор. – Работнички! Смотрите, смотрите, как он шланг разматывает! Ногой! Просто бесплатная клоунада!
– И что вы теперь будете делать, профессор? – спросил я, прикрывая ладонью глаза от роя искр, который подняла в воздух рухнувшая водосточная труба.
– Не знаю, – честно ответил Курахов. – Просто не имею понятия!
– Поезжайте. Не тяните время, поезжайте в Карпаты!
– Что? – воскликнул профессор и посмотрел на меня так, словно я задел его самолюбие. – Уварову нужен не я, а манускрипт.
– Не лукавьте, Валерий Петрович. Им нужен не столько манускрипт, сколько информация, содержащаяся в нем. А информацией этой вы владеете.
– Информация! – недовольно буркнул Курахов. – Вы так говорите, будто уверены на все сто процентов в существовании клада! Ну, допустим, я приеду в эту проклятую Лазещину, объясню Уварову, что манускрипт сгорел, и поведу бандитов на место. А вдруг там ничего не окажется? Я больше чем уверен, что там ничего не окажется…
Он замолчал, глядя на пожарного, поливающего тугой струей полыхающее окно на первом этаже.
– А если окажется?
– В этом случае Уваров точно меня прикончит. Он слишком погряз в уголовных делах, чтобы оставить в живых такого свидетеля, как я… Смотрите, смотрите, сейчас остатки крыши рухнут!
Мы сделали еще шаг назад. Вода, попадая в горящее нутро гостиницы, мгновенно превращалась в пар, и он, смешавшись с дымом, грязными клубами поднимался в темнеющее небо.
– Пойду-ка я устраиваться в гостиницу «Горизонт», – сказал профессор. – Приму душ, полежу на кровати, подумаю. Может быть, придет в голову интересная идея. – Он тронул меня за руку чуть выше локтя. – Заходите, если что.
Пожарные затаскивали шланг во внутренний дворик. Из окон первого этажа уже не вырывалось пламя, зато валил густой дым, из-за которого большая часть горящего дома оказалась как бы закрыта ширмой. Спасаясь от едкого дыма, зеваки бросились врассыпную. На их месте, на обочине дороги, остались стоять лишь две темные иномарки. Прислонившись к никелированной трубе джипа, поигрывая кулоном на цепочке, стоял Серега. Он увидел меня, оторвал тяжелый зад от машины и, ссутулившись и по-бычьи наклонив голову вперед, не торопясь пошел ко мне.
– Недавно подъехал? – уточнил он, небрежно кидая мне свою мягкую руку. – Знаешь, кто это сделал?
Я кивнул. Серега несколько мгновений внимательно смотрел мне в глаза, словно хотел убедиться, что я не ошибся.
– Я только что видел его на «черепахе», – быстро и негромко сказал он, глядя то себе под ноги, то на пожарных. – «Уазик» стоит наверху, у водокачки, а он сам на пляже. Загорает. Народу никого.
И, ни слова не говоря больше, пошел к своему джипу. Я смотрел на его широкую сутулую спину и нервно теребил пальцами горячую рукоятку «регента», лежащего в кармане куртки.
Глава 32
Я понимал, что так нельзя, что сам делаю свою жизнь невыносимой, но остановиться не мог. Бешенство, которое охватило меня, заглушило голос разума, как грохот прибоя заглушает крик утопающего. Вылетая на каждом повороте на встречную полосу и рискуя столкнуться в лоб с какой-нибудь машиной, я гнал «Опель» по серпантину Новосветского шоссе к насосной станции, под которой на несколько километров протянулись дикие заповедные пляжи, контролируемые егерями.
– Я тебя убью, ублюдок! – бубнил я под нос, от нетерпения и злости ударяя кулаком по рулю и нервно нажимая на педаль акселератора. Послушная машина дергалась, ревела мотором, и цифры тахометра мельтешили, как клубок червей.
– Алиби себе устроил, на пляже отметиться решил! Я тебе устрою алиби! Тебе не жить на этом свете! Таким уродам на земле нет места…
Я проскочил мимо насосной станции, краем глаза заметив среди зарослей можжевельника и хвои желтый кузов «уазика», затормозил у самой скалы, нависшей над шоссе, вышел из машины и перемахнул через ограждение. Вместе с песком и камнями я бежал, а точнее, сыпался вниз, хватаясь за колючие ветки, ломая их и царапая руки.
Я не чувствовал ни усталости, ни боли в ногах; прыгая по склону, словно на трассе слалома, я не замечал, как ветки хлестали меня по лицу, словно пытались привести меня в чувство; я превратился в снаряд, напролом идущий к своей цели, и когда добежал до обрыва и спрыгнул с трехметровой высоты на прибрежную гальку, когда в нескольких десятках метров от себя увидел тощую белую фигуру капитана, на котором не было ничего, кроме трусов и надвинутой на глаза фуражки, то даже удивился своему спокойствию.
Капитан не видел меня и не слышал моих шагов. Он сидел лицом к морю, в нескольких шагах от воды и, подперев голову руками, неподвижно смотрел на горизонт. Его непропорционально длинные и худые ноги по щиколотку увязли в мокрой гальке, и со стороны казалось, что у капитана нет ступней, а вместо них – то ли копыта, то ли культи. Горбатая, рахитичная спина изогнулась вопросительным знаком, и поверх нее выступила цепочка позвонков.
Я приближался к нему, стараясь идти как можно ближе к осыпи обрыва, где была тропа, которая приглушала шаги. Поравнявшись с высохшей и отполированной морем корягой, на которой капитан развесил рубашку и брюки, я откинул ногой лежащую тут же кобуру с пистолетом и, едва капитан вскочил и развернул свою синеватую и впалую грудь, с крутого разворота ударил его под козырек фуражки.
Фуражка сразу слетела, упала мне на руку, а оттуда – под ноги. Я наступил на нее, втаптывая ненавистный козырек в гальку, и, не дожидаясь, когда капитан упадет, добавил ему слева.
Он, шатаясь, сделал несколько шагов назад, замахал худыми руками, словно хотел опереться о воздух, и неуклюже лягнул меня ногой. Меня осыпало мелкими камнями. Капитан попытался снова поднять ногу, но я его опередил и послал кулак в середину впалой груди, следом левой ударил в челюсть, правой – в нос, левой – крюком, в ухо, правой – в подбородок…
Капитан упал на четвереньки, отхаркиваясь и тряся головой.
– Не сметь… – бормотал он, пытаясь подняться на ноги. – Нападение на сотрудника… не сметь… это плохо для тебя…
Я не насытился. Жалкая угроза лишь подлила масла в огонь. Не останавливаясь, я схватил его за волосы, заставил подняться на ноги и прямым ударом в подбородок снова кинул на гальку.
– Не надо… – кашляя и брызгая красной слюной, широко расставив руки и раскачиваясь, словно пьяный, бормотал капитан. С его лица частыми каплями стекала темная и густая кровь. Камни под ним стали пятнистыми, в горошек. – Не нужно так… это преступление… статья сто двадцать… сто шестьдесят прим… не сметь так…