Хаблак произнес длинный и патетический тост за Танюшика. Знал, что делает, бил прямо в девятку, потому что получил ее ослепительную улыбку, и поддержку во всех начинаниях, по крайней мере в ближайшем будущем была ему обеспечена. Толику тоже понравился тост, а может, и сам Хаблак. Наверное, ему в принципе нравилось все, что нравилось Танюшику, – он похлопал Хаблака по плечу и доброжелательно сказал:
– Ты свой парень, мы не забудем тебя.
Это уже был намек. Хаблак сразу уловил подтекст, но сделал вид, что ничего не понял, и возразил:
– На курортах и в поездах люди так быстро сходятся… Сошли с поезда – и забыли…
Глаза у Бобыря посерьезнели. Но все же он был пьян и понимал это. Пообещал:
– Мы еще встретимся…
– Дай бог.
– Иногда пути человеческие перекрещиваются совсем неожиданно.
– Мне приятно с вами…
– Может быть еще приятнее…
– Не сомневаюсь.
– А ты не думай, что я просто так.
– Я и не думаю.
– Может, сегодня ты вытащил счастливый билет! Хаблак не сомневался в этом и оптимистично подтвердил:
– Всегда приятно что-нибудь выигрывать!
Бобырь хотел выпить еще рюмку, но отставил ее и предложил:
– Давай организуем междусобойчик. У Танюшки есть подруги – проглотишь и не почувствуешь.
– Ну, лучше Тани быть не может!
– Лучших – само собой. Но Танюшик позовет Валерию, пальчики оближешь!
Хаблак и правда облизнулся, это понравилось Бобырю, он захохотал и сказал, почему-то понизив голос:
– Вот там и поговорим, есть кой-какие дела…
– Снова о делах!
– Нет-нет… Сегодня – нет, но ведь надо побеседовать. Посидим, отдохнем с девушками и побеседуем. Согласен?
– Я что – дурак отказываться?
– Встретимся напротив центрального входа в Лавру. У меня «Москвич», заедем за тобой завтра в восемь.
– Ладно, – ответил Хаблак и отхлебнул пива. Пиво и лещ – царское блюдо, а если еще учесть предложение Бобыря, то сегодняшний день можно считать удачным.
…Шеф подышал на очки и начал протирать их замшевым лоскутком. Бобырь замолчал, выжидая. Когда шеф дышит на очки, это серьезно: думает и взвешивает.
Лицо шефа без очков становится каким-то беззащитным, светлые глаза кажутся бесцветными, к тому же шеф начинает часто моргать – совсем как провинившийся ребенок. И хочется утешить его, сказать что-нибудь успокаивающее. Однажды Бобырь даже поймал себя на совсем уж крамольной мысли – ему захотелось погладить шефа по голове. Знал, что и думать об этом не подобает, под блестящим черепом шефа пульсируют мысли, как считал Бобырь, чуть ли не гениальные – благодаря этой умственной деятельности они неплохо жили.
Бобырь был убежден: шеф – гигант коммерции, он заткнет за пояс десяток таких, как Бобырь, хотя сам окончил торгово-экономический институт, а у шефа лишь среднее образование, да и то, кажется, липовое.
Наконец, шеф надел очки, и его лицо сразу приобрело обычное выражение, глаза смотрели остро и пронизывающе, они заглядывали в самую душу, ни одна тайная мысль не укроется от них.
Вообще шеф напоминал Бобырю профессора. Не обыкновенного вузовского – таких Анатолий Васильевич достаточно повидал на своем веку, – а профессора хирургии. К хирургам Бобырь относился с особым уважением. Когда-то ему оперировали аппендикс, Анатолий Васильевич использовал все свои связи и добился того, что его резал лично заведующий отделением, профессор. Бобырю даже понравилось, когда профессор кричал на него – бог в человеческом подобии.
Вот и шеф был богом в человеческом образе.
Шеф стиснул большим и указательным пальцами свой раздвоенный подбородок, от чего складка на нем углубилась, а острое и длинное лицо еще больше удлинилось.
– Одобряю и приветствую, – начал шеф мягко и почти нежно, словно отец хвалил сына за то, что принес из школы пятерки. – Хвалю тебя, Толик, за инициативу, за вклад в наше общее дело. Я даже сказал бы – весомый вклад…
Что-то не понравилось Бобырю в том, как были произнесены последние слова, он хотел было что-то сказать, но шеф властным жестом остановил его.
– Но кто дал тебе право подбирать и расставлять кадры? Все знают, что это моя прерогатива, только моя и, – он повысил голос, но сразу сорвался на фальцет, – я тысячу раз говорил: никто не смеет совать свое свиное рыло в этот огород!
Бобырь обиделся, но шеф на это не обратил внимания. Продолжал мягко, будто и не кричал:
– Ты, Толик, еще щенок, понимаешь, – бесхвостый и слепой щеночек, тебе позволено только скулить, а не лаять. Тем более – рычать.
Бобырь приложил ладони к сердцу, всем своим видом показывая, что раскаивается, и шеф сменил гнев на милость:
– Ладно, прощупаем твоего завмага, может, и правда пригодится. Расскажи еще раз, как познакомились.
Бобырь рассказал обо всем: от знакомства Кухаренко в ресторане с Таней и до приглашения его на выпивку в каюту.
Шеф внимательно слушал рассказ, но не смотрел на Бобыря. Он не сводил глаз с третьего собеседника, как бы приглашая его внимательно выслушать Толика и высказать свои мысли. Но третий сидел молча, с отчужденным видом, будто все это его не касалось.
Наконец, шеф не выдержал:
– А ты, Славко, что молчишь?
Тот чуть заметно зашевелился на стуле. Ответил хриплым голосом:
– А что тут говорить? Вам решать, нам исполнять.
– Ну и молодец! – восхищенно воскликнул шеф. – Ну и голова! Исполнять, говоришь?
– Да, – наклонил голову тот, – у нас не может быть самодеятельности. Вашими молитвами держимся.
– Я всегда говорил, что ты умник, – бросил шеф, – и в случае чего заменишь меня. Но сейчас ты ошибаешься.
– В чем? – даже дернулся тот на стуле.
– Не моими молитвами держимся, а способностями. И умением рассчитывать.
Славко вытащил сигарету, с наслаждением затянулся. Ему было лет под сорок – полный, скуластый, он рано облысел: волосы рыжеватые и редкие, сохранились только на висках и затылке.
Затянувшись еще раз, Славко погасил сигарету в пепельнице. Спросил:
– Ты сам подошел к нему на палубе или он к тебе?
– К Кухаренко подошла Таня, – твердо ответил Бобырь. – Точно – Таня. И познакомила нас.
Шеф быстро доел мороженое и отодвинул вазочку. Огляделся вокруг.
Они сидели в летнем кафе на Сырце, где в это время всегда было почти безлюдно, и шеф часто выбирал его для встреч. Кроме того, любил мороженое, а тут его подавали с клубничным или смородиновым вареньем. Облизав еще раз ложечку, шеф сказал:
– Чем мы, собственно, рискуем? Ну, прощупаем этого, как его, Кухаренко. Ты же ему ничего не сказал? – уставился он на Бобыря.
– Нет. Только намекнул, что могут быть дела.
– Так, – согласился шеф. – Дел может быть много, и ты просто хотел достать у него… ну, что… голладский костюм, скажем…
– Лучше бы дубленку для Танюшика, – вполне серьезно заметил Бобырь.
– Для нее – можно, – разрешил шеф. – Только не для тебя. Машину я тебе разрешил – и это пока все. А то – машина, дубленка, ондатровая шапка, импортные костюмы… И нет Бобыря, нет нашего дорогого и любимого Толика, и запаха его не осталось.
– Ну, так уж и не осталось!.. – почему-то обиделся Бобырь.
– Не останется, – подтвердил шеф. – Ты слышал, что сказал Славко: никакой самодеятельности. Разрешаю только вечер в ресторане.
– С девушками? – вырвалось у Толика.
– Конечно.
– Чудесно! – быстро потер руки Толик. Шеф внимательно посмотрел на него.
– Ручки потираешь? – нежно спросил он. – Ручонки свои волосатенькие?
Бобырь смущенно спрятал за спину свои огромные руки.
– Какое вам дело до моих рук? – спросил он обиженно.
– До рук – никакого, – ответил шеф. – До характера! Есть в тебе еще… – неопределенно помахал рукой, – легкость мысли.
– Легкость? У меня? – еще больше обиделся Бобырь. – А кто в Херсоне все так хорошо устроил?
– За Херсон благодарим, – холодно блеснул глазами шеф. – Снял камень с плеч, это правда. А в ресторан пойдешь вместе со Славком.
Толик обиженно выпятил губы.