Через несколько минут машина закатила на улицу имени Ф.М. Достоевского, похожую изгибами и выбоинами на высохшее русло речки. Частные домики таились за высокими заборами и среднерусской растительностью. С ленцой забрехали собаки. В мусорной куче копались драные куры. Как в деревне, проговорил водитель, остановив авто у ворот, на которые я указал, не скучно жить? Танцуем и поем, ответил я, на грядках жизни, и вырвал из кармана мятые ассигнации:
- Как договаривались. Плюс Илюхе на мороженое.
- Спасибо, - осклабился. - Передам на презервативы! Безопасность прежде всего, - подмигнул. - Твоему пацану тоже удачи!..
И на этой оптимистической ноте мы расстались: вихляющая малолитражка удалилась прочь, а я тюкнулся в калитку. Она была открыта - репейный Палкан гавкнул для порядка, да, почуяв уверенный хозяйский шаг, умолк. Небольшой дворик лежал в послеполуденной неге. На веревках обвисало белье. В тени сарая лежали куры, в самом сарае похрюкивал невидимый поросенок. Зной, покой, запах разнотравья. Хорошо, если не знать, что этот прекрасный мир незнаком человеку, находящемуся на летней веранде.
- Привет Илюша, - поднимаюсь по лестнице. - Лидии нет? А тебе подарок, - подхожу к столу, за которым сидит аутист, перебирающий костяшки домино.
- Ыыы, - узнав, улыбается перекошенной улыбкой. - Слава хороший. Слава молодец. Слава Славе. Слава не слива, слива не Слава. Где слива? Слива сладкая. Как сладкая? Сладкая как сахар? Сладкая как сироп? Сладкая как мед?
Со стороны казалось, что нездоровый человек несет околесицу. Отнюдь. В словах Ильи всегда была своя логика. Зная его с младенческих ногтей, я без труда вникал в корневую суть тарабарщины. В данном случае, мой друг хотел сливы и очень удивлялся, почему её нет.
- Слива на кухне, сейчас принесу, - сказал я. - Смотри, какой кораблик, - указал на парусник, изображенный на коробке. - Смастеришь? Вытащил плотный пакет. - Работай, парень, - высыпал на стол пластмассовые пазлы. - Нравится?
- Ыыы, - протянул ломкие руки к новой игрушке. - Море, белый пароход, чайки. Чайки - птицы. Птицы кричат. Птицы летают, а люди нет. - Перебирал детали. - Почему люди не летают? Чехов - гений. Он выпил бокал шампанского и умер. Нельзя пить шампанское, а слива сладкая. Как сладкая? Сладкая как сахар? Сладкая как сироп? Сладкая как мед?
- Достал ты меня сливой, - проговорил я. - Пойду, поищу.
В доме наблюдался идеальный порядок, будто в краеведческом музее, где проходила экспозиция: "Быт россиянина начала ХХI". Все вещи были функциональны: горка с посудой, стол, кровати, стулья, швейная машинка и так далее. На стене в рамках висели фотографии - глянцевый привет из прошлого. Правда, иногда возникает впечатление, что на этих фотках не мы, счастливые, а некто другие из иной совсем жизни, осветленные надеждой и верой в свою уникальную неповторимость. Увы, время сожрало и надежду, и веру, и любовь, оставив только их жалкие ветошные ошметки. Мы вытираем свои стареющие души этим грязным тряпьем и считаем, что живем.
Я зашел на кухню. Она была чиста, как провизорская. Лишь скулящие мухи нарушали эту чистоту. Впрочем, на них тоже была найдена управа: свисающая клейкая лента крепко принимала аппетитные тушки.
Я открыл холодильник и обнаружил в банке сливы. Вывалив в тарелку фруктовые эллипсоиды цвета сиреневых сумерок, помыл их. Бросил одну фруктовину в рот - задумчиво её переживал, как верблюд каракумскую колючку. Возникло странное ощущение, будто я уже проживал эти мгновения: стоял у окна, смотрел на летнее подворье и жевал сливу? Де-жевю? Не случился ли некий временной слом, и я оказался в стране, проживающей по сталинскому летоисчислению.
Радостный лай пса вернул меня в действительный мир - по дорожке шла Лидия, нагруженная хозяйственными сумками. Я поспешил на помощь, обратив внимание, что женщина заметно сдала - похудела и поблекла. Прежние жизнелюбивое блистание в глазах угасло, вместо него - тлеющие угли притомленных зрачков.
- Привет, Славик, - передала сумки. - Давно ждешь?
- Нет, - ответил, заметив, что так себя гнобить нельзя.
- А, - махнула рукой. - Я на себе крест поставила.
- Прекрати, - возмутился. - Начинаем новую жизнь.
- Но в этой жизни мне места нет, - проговорила с обреченностью жертвы.
- Все будет хорошо, - стоял на своем, идя за Лидией к дому, - и даже лучше.
- Как Илья? - прервала мои оптимистические уговоры.
- Собирает парусник и просит сливы.
- Парусник?
- Подарок, - объяснил я, и мы, наконец, зашли в кухню.
- Сейчас покушаем, - сказала Лидия, опускаясь на табурет.
Я обратил внимание на её руки: вены набухли и неприятно синели.
- Не болеешь? - насторожился.
- Не знаю, - вздохнула. - Жарко, устала.
- Вот, - сказал я, выуживая из кармашка рубахи банковские билеты оf America. - Тут шесть сотенок: пять васькиных и одна моя, но будет больше.
- Больше? - спросила со странным равнодушием.
- Даст Бог, буду миллионером, - похвалившись, принялся рассказывать о своих успехах на валютной бирже. - Главное, чтобы удача скалилась, и все будет хип-хоп.
- Ты, как ребенок, - нарезала хлеб. - Вы с Ильей чем-то схожи.
- Чем это?
- Догадайся сам, - слабо улыбнулась. - Он блаженный, ты блаженный.
- Мать, реальных денег гору можно набрать, - не унимался. - Я сегодня три сотни взял за час. Прикинь, да?
- Помоги лучше, - указала на кастрюлю с бодро-булькающим борщом. Неси на веранду.
Я понял, что в лице Лидии не нахожу благодарного слушателя и, цапнув кастрюлю, потащил её туда, куда мне указали. Странные эти женщины, рассуждал на ходу, капитала нет - плохо, капитал есть - тоже плохо. Если когда-нибудь разгадаю тайну этого бабьего племени, то это будет равноценно отгадыванию закона движения валюты.
- Будем жрать, - сообщил новость человеку, ковыряющемуся в деталях парусника с видом ученого мужа из Обнинского ядерного центра.