- У Славы ботинки, - говорил на это Илья. - Ботинки хорошие. Ботинки желтые. Ботинки, как солнце. Солнце люблю. Оно теплое, как ромашка. Ромашка желтая. Ромашку люблю...
- Можешь не продолжать, - и, оставив любителя дневной звезды и полевых цветов на попечение соседки Петровны, отправился на поиски нужного автомобиля - нужного по цвету.
Черт знает что?! Чем занимаюсь? Кому расскажи, не поверят, что я выхожу на трассу с одной целью - задержать машину цвета солнечной ромашки. Кто бы мне объяснил, что происходит в голове у моего друга, недоделанного природой.
При удобном случае найду профессора Карлова и потребую, чтобы он крепким током излечил Илюшу от вредных привычек диктовать условия другим.
Четверть часа я, как последний дурак, метался по скоростной трассе, пытаясь поймать автомобиль цвета моих башмаков. Многие машины тормозили, но я делал вид, что ищу на обочине утерянный кошель с миллионом родных рубликов. Не объяснять же каждому встречному причину своего странного поведения?
Наконец, мне повезло: подкатил "жигуленок" веселенького оптимистического цвета. Водитель Витек с модным рыжим чубчиком оказался дембелем, и принимал гражданскую жизнь с восторженностью идиота. Ему было все равно, кого перевозить и куда, и мы быстро договорились.
- А служил я под Уссурийском, - рассказывал мой новый знакомый. - В войсках дяди Васи. Наш девиз: "С неба, об землю и в бой!".
- ВДВ, - понял я. - Десантура.
- Ага. Служили под местечком Кремово. Дыра - дырой, но весело. С кремовыми молодками кувыркались. Они за стакан спирта такие кульбиты крутили.
- Повезло, - и тоже коротко рассказал о своей службе в каракумских песках, где были только миражи, отцы-командиры, ослы и верблюды.
И мы ударили по рукам: "Зеленые фуражки и голубые береты - дружба навек!"
- Если замочить кого в сортире, - сказал Витек, - это всегда, пожалуйста.
- Все может быть, - согласился я. - Не живем, выживаем в борьбе за правое дело
- Наше дело правое - мы победим! - посмеялись, подъезжая к частному домику.
Несмотря на то, что Илья был в принципе нормален и вел себя хорошо, он таки произвел впечатление на бывшего десантника. Витек округлил глаза и таращился на Шепотинника, как детишки пялятся на невидимую зверюшку в зоопарке. Илюша уже сидел в салоне машины и бормотал нечто запредельное:
- Гуси-лебеди летят. Почему они летят? Они птицы. Гуси-лебеди птицы? Почему они птицы? Потому, что летят. Они летят. Куда они летят? Птицы куда летят? Летят куда птицы?..
- Ничего себе, - проговорил водитель, укладывая сумки в багажник. - Он совсем... того... - и употребил словцо, которое так любят использовать воздушные ратоборцы, когда приземляются больно на копчик или какие другие части своего тренированного тела.
- Ему уже лучше, - отвечал я. - Не обращай внимания, Витек. Это он так переезжает, то есть перелетает, как гуси-лебеди. Живет своей жизнью и, возможно, счастливее нас.
- Счастливее?
- Во всяком случае, не знает, в каком говне мы гомозимся.
- Не, - покачивал квадратной головой с рыжим чубчиком мой новый товарищ. - Так жить... не за какие коврижки.
- У каждого свои коврижки, - позволил философский афоризм. - Ну, будем здоровы, - сказал соседке Петровне, вышедшей нас провожать. - Не волнуйтесь - мы ещё вернемся.
- Чего уж мне, - вздыхала сердобольная старушка. - Вы уж Илюшу-то не обижайте. Он - Богом помеченный. Нельзя блаженных обижать, - и перекрестила нашу машину.
Это я заметил, когда наш "жигуленок" запружинил на местных колдобинах, и посмеялся, вспомнив, как соседи поначалу застращались Илюшы, как чумы. А теперь такая любовь, заметил я, к помазаннику Божьему.
- Не, вроде нормально сидит, - посмотрел в зеркальце заднего обзора Витек. - Глаза-то какие синие?
- У кого? - не понял я.
Оказывается, у моего друга детства были глаза цвета васильковых летних небес. Илья полулежал на сидении и вполне здравым взглядом смотрел на плывущие кучевые острова с рафинадными архангелами.
У меня возникло странное чувство, что земной человечек общается с некими эфирными силами, нами невидимыми. А если наш Шепотинник действительно есть проводник этих сил? Мы же по причине ущербности своей не принимаем знака, данного нам свыше.
Не знаю, к чему бы привели меня подобные рассуждения, да начинался угарный город. Вместе с Витьком мы костерили "каскадеров" и "чайников", петляющих по столичным трассам, а Илюша вновь понес свою ахинею, как христарадник котомку.
Родной двор встречал привычным пролетарским духом - время тикало обеденное и, казалось, что все жильцы жарят картошечку, чтобы употребить её вместе со сдавленной в бочках заржавелой селедочкой и хлороформной водочкой.
- Вот так и обретаемся, Витек, - прощался с бывшим десантником, обменявшись телефонными номерами. - Это тебе не Кремово, брат.
- Кремовые пирожные вредно много жрать, - пожал мне руку. - Не пропадай, погранец!
- Если какая катавасия, - пообещал, - найду.
- Люблю полеты наяву, - засмеялся и, сев в драндулет, крикнул искренне: - Илюха, будь здоров!
Тот сидел на лавочке и был занят тем, что складывал разорванную газету, словно силясь восстановить прошлое. Естественно, на пожелание быть здоровым не обратил внимания, как нарумяненный покойник не проявляет интереса к добрым словам бывших сослуживцев-завистников спокойно спать вечным сном.
В квартире Илья повел себя нервно - принялся ходить по комнатам и бормотать абракадабру, из которой следовало, что здесь ему не нравится. Я решил не обращать внимания на его демарш, хотя желание заехать в лихое ухо появилось и крепло с каждой минутой.
По возвращению из кухни, где готовился обед, обнаруживаю все ту же картину: Илюша вышагивает по комнатам с лицом одержимого ходока, мечтающего о золотой медали, и недовольно бубнит:
- ... у времени в плену. Нет времени - нет плена. Пленники времени это не пленники эпохи. Какая эпоха? Эпоха смотрит своими глазами, сверкающими молниями. Она не хочет убивать, а только мучить, мучить! Для чего меня мучить, ты, злорадное неизвестное божество!..
- Хватить бредить и бегать, - гаркнул я, - олимпиец! Иди жрать!
Мой вопль привел счастливчика в чувство - он сник и послушно, как маленький ребенок, побрел в кухню.