- Ну, чего, брат, идти к нам, - сказал Вася Сухой, когда я ему помогал тащить резиновые коврики для помыва, - работать.
- Не, - зевнул я. - Не люблю крови.
- Какая кровь? - обиделся мой друг. - Мы не беспредельщики. Мы договариваемся.
- А это что? - указал на завалявшуюся гильзу. - Хороший аргумент при тарах-барах?
- Веня, козел! - рассвирепел мой друг. - Иди сюда! Сколько говорить: подчищай за собой, - и кинул предмет раздора в сторону увальня с трапециевидной башкой, где прятался маленький орешек мозга.
Боец молча поймал гильзу, сплющил её пальцами и запулил в речку, навеки схоронив вещественное доказательство. Мой друг развел руками: сегодня случилась нетипичная история, а так - мирные переговоры, как на женских Женевских озерах. То есть период деления территорий заканчивается и начинается новая эпоха - эпоха стабильности и порядка.
- У нас не может быть порядка, - заметил я.
- Почему?
- Мы идем своим путем, - и уточнил, - развития. - И рукой изобразил в воздухе замысловатую загогулину, похожую на византийскую вязь.
- Ша, - сказал Вася. - Обломовщина кончилась, начинается штольцовщина.
- А ты хорошо учился в школе, сукин сын, - посмеялся я. - Ишь, какими аллегориями заряжаешь.
- Жизнь лучший учитель, - проговорил мой друг. - И даже идиот от неё здоровеет.
Тут мы вспомнили о нашем дворовом дурачке Илюшке Шепотиннике. В детстве и отрочестве он жил под нашей защитой. Почему мы с Сухим взялись его опекать, сложно объяснить. Наверное, двор наш был дружен и каждый, в нем проживающий, имел гарантию на силовую заботу. Или мы видели в Илюше человечка, отмеченного Божьим промыслом? Трудно сказать. Как трудно сказать, когда начала прогрессировать его болезнь.
Хотя имею подозрение, что все началось в тот жаркий июльский денек, когда наша шумная дворовая компания переместилась на ж/д станцию Беговая. Там тушинская шпана развлекалась тем, что прыгала с чугунного моста на крыши проходящих электричек и поездов.
Самый шик был в том, чтобы сигануть на скорые, уходящие в неведомую васильковую даль, прогарцевать на них километров сто, а потом вернуться к утру с обветренной рожей, в синяках, но с блуждающей улыбкой победителя. Тогда всем нам было лет по десять, и мы толком не понимали, что есть болезни головы.
Илюша был дурак, но наш дурак, и относились мы к нему почти как к равному. Дети беспощадны в своем простодушии. Краски детства не имеют оттенков. Мы не понимали, что наши игры - игры со смертью.
Нет, чувство страха гнездилось в наших манголо-татарских тельцах (в районе солнечного сплетения), особенно, когда они готовились к прыжку на спину ревущему металлическому зверю, да никто из нас никогда не признался бы в подобной квелости. Безумные игрища голодранцев, уверивших в свою безнаказанность. Мы гневили Бога, но до поры до времени ОН был за нас.
В тот летний денек все было как всегда: мы гроздьями повисли на заброшенном мосту в ожидании транспортных средств. И пока мы ждали и щебетали, выяснилось, что с нами увязался Илюша. Обычно за ним присматривала старшая сестра, а тут по какой-то причине не уследила.
Шепотинник сидел на просмоленной шпале и пускал слюни, глядя перед собой. С виду ничем не отличался от нас. Разве что, присмотревшись, можно было отметить некую неловкость в движениях и некий взгляд, обращенный в себя. Говорил Илюша короткими фразами, повторяя их до бесконечности. Он походил на игрушку с плохим механизмом, который постоянно клиняло. Тогда мы, конечно, знать не знали, что есть такая болезнь со странным названием "аутизм" и поэтому нам казалось, что Шепотинник придуривается - и хорошо придуривается.
- А пусть Илюха прыгнет, - предложил кто-то из нас. - Может, шарики за ролики зайдут, и будет он у-у-умненьким, как буратино.
Мы посмеялись - и забыли. Тем более из далекого-далека конвульсировал пропыленный скорый. Наши мартышечные тела приготовились для десантирования. И когда вибрирующий состав затянуло под мост, мы посыпались на крыши вагонов, как град на головы пляжных людей. Потом, пластаясь на грязной дрожащей кровле, я увидел: Илюшка падает с моста и делает это плохо - вялый мешок с сырой требухой. Я понял, если его снесет на рельсы...
- Ты что, идиот?! - орал, когда оказался рядом с ним. - Держись, дурак! - И увидел на его лбу рваную рану, набухающую кровью. - Допрыгался, космонавт, - и куском своей рубахи залепил повреждение. - Больше так не делай. Понимаешь...
Не понимал - лежал на крыше, улыбался и смотрел пустоцветным взглядом на мир, плывущий навстречу: на ржавеющие ангары, на прокопченные мастерские, на серые заборы, исписанные напрасными призывами, на пирамиды песка, на цистерны с нефтью, на жилые дома, притомленные шумом железки, на готическое здание Ярославского вокзала, возникающее, как мираж...
Миражи счастливого детства. Конечно, я не прав, считая, что именно тогда болезнь, спровоцированная падением, решительно разрушила мозг моего друга.
Позже узнал, что на эту болезнь не действуют ни климат, ни уровень жизни, ни формы государственного правления. Считается, что четверо из каждых десяти тысяч - аутисты. Нетрудно вычислить, что сегодня в мире их около двух с половиной миллиона.
Об этой болезни раньше говорили мало - что можно сказать оригинального о психической хвори? Потом за дело взялись киношники. Фильмом "Человек дождя" они настолько популяризовали эту болезнь, что только ленивый не знает о ней. Впрочем, сами аутисты о своей популярности не догадываются: их отношения с миром складываются трудно. Или вообще не складываются.
Известно, что с ума сходят поодиночке, как и умирают. Это положение как нельзя точно подходит к аутизму. И хотя аутисты ни в коем случае не сумасшедшие, ведут они часто очень похоже... Одни медлительны и спокойны. Другие - агрессивны. Одни все время разговаривают. Другие - молчат. И не потому, что не умеют говорить - не хотят. Не хотят говорить. Не хотят смотреть в глаза. Не знают чувства страха - никакого. Собаки, машины, огонь, вода, высота - никаких отрицательных чувств. Ужас у них вызывает только общение с людьми. Некоторым аутистам визуальный контакт причиняет физическую боль. Другие болезненно реагируют на звук. Например, поход в туалет - проблема. Шум воды приводит аутиста в состояние паники: он корчится, словно от боли, плачет. А пожалеть нельзя: телесного контакта аутисты боятся не меньше.