Все особенности Эпифании, все отпущенные ей природой способности доведены до крайности, почти до абсурда. Героиня Шоу не асоциальна, она принадлежит своему классу. Вместе с тем, согласно драматургическому методу Шоу, ее нельзя назвать ни просто отрицательной, ни только положительной. Человек по природе своей шире социальных рамок и ограничений, он неизбежно стремится эти перегородки разбить, вновь утверждает драматург. Отсюда и возникает второй вариант финала, предназначенный специально для исполнения пьесы в России или «в странах с коммунистическими симпатиями».
«Я капиталистка здесь, а в России я была бы трудящейся»,— заявляет Эпифания. «России нужны такие деловые женщины, как я,— самонадеянно утверждает она. — В Москве я буду через шесть месяцев в Совнаркоме, а к концу года - в Политбюро. Здесь у меня нет ни настоящей силы, ни настоящей свободы, никакой безопасности: мы все можем умереть в богадельне». Со стороны Эпифании такие сентенции звучат, конечно, чрезмерно самоуверенно. Что же касается Шоу, то эти и последующие речи Эпифании выражают его безграничную веру в гуманистические основы социалистического общества. К своим соотечественникам он относится неизменно иронически. Доктор своевременно осаживает Эпифанию: «Мы не должны ездить в Россию, потому что русские не нуждаются в нас...» С озорством, памятуя о комедийных законах драматического произведения, он выдвигает встречное предложение: «Почему бы не сделать Великобританию советской республикой?»
У самого Шоу тоже есть свое мнение по поводу идеального исхода для героев пьесы, а заодно и для всего человечества. Он неизменно верен себе: социалистическое устройство общества безусловно хорошо, но теория «творческой эволюции», пожалуй, еще лучше — так можно сформулировать окончательный вывод драматурга.
Отбросив буффонаду, он пишет вполне серьезно в предисловии о необходимом и возможном при коммунизме равенстве людей: «Когда, повторяю, все эти легко осуществимые принципы равенства будут претворены в жизнь, Эпифания, лишившись и своих миллионов, и возможности накопить их вновь, останется такой же предводительницей, как святая Иоанна, святая Клара и святая Тереза. Самый полный коммунизм и демократия просто позволят ей использовать свои возможности более эффективно, чем феодальное или капиталистическое общество. На мой взгляд, это одна из высших целей коммунизма и демократии, объясняющая тот явно парадоксальный факт, что все величайшие мыслители, от Христа до Ленина, от Томаса Мора до Уильяма Морриса, являются коммунистами и демократами, а утомительные доказательства невозможности равенства исходят от посредственностей, которые не способны более остроумно объяснить, почему они сами занимают гостиную, а остальных держат на кухне. И я радостно обращаюсь к боссам: «Ради бога, правьте нами: а мы должны устроить органы власти таким образом, чтобы вы не смогли подавлять нас или чтобы ваши заурядные дети не могли вам наследовать». Ибо стоит лишь обезоружить тщеславие, зависть и пустоголовую предприимчивость, как откроется путь для вдохновения и честолюбия, которые должны спасти нас от глупости и косности проклятого викторианского снобизма, неуклонно ведущего всех к гибели».5
Значит, равенство людей и коммунизм едины и нерасторжимы. Но тут же рядом мы читаем: «Коммунизм — это волшебство, которое может превратить боссов в «слуг большинства», но освободить от гнета людские души способно только учение о «творческой эволюции». Тогда босс по-прежнему станет повелевать подчиненными, которые без него окажутся беспомощны; но он не в состоянии будет осуществить над ними духовное насилие».6 Значит, или коммунизм, или «творческая эволюция»? Или то и другое возможно совместить? Скорее, все-таки первое, и это противопоставление социалистических идеалов и теории «творческой эволюции» обусловливало серьезное противоречие во всем творчестве Бернарда Шоу, в особенности в его поздних пьесах.
Парадоксальные заверения Шоу о том, что лишенная своих миллионов и возможности накопить их вновь Эпифания будет править менее одаренными людьми, подобно святой Иоанне или святой Кларе, святой Терезе, конечно, нельзя признать за религиозные увлечения. Одна лишь вера волновала Бернарда Шоу — философа и художника — вера в Жизненную силу, в совершенствование человека. А созданная им Жанна д’Арк, святая и грешная, а точнее обыкновенная, земная, с трагическим и нелепым опозданием признанная церковью, была всего-навсего выражением неисчерпаемых духовных сил народа, его трезвости и стойкости.