В марте 1937 года Андрей получил большое письмо от Ильи. Письмо было из Курбинска — городка недалеко от отряда, где служил Андрей: всего сутки езды. Илья писал, что секретаря райкома арестовали — оказался троцкистом. Его, Илью, с работы сняли за связь с секретарем и притупление бдительности. За это и выговор записали в личное дело. Писал Илья, что послали его в город Курбинск заместителем секретаря райкома комсомола, что он уже два месяца как работает здесь; скучает, хочет повидать Андрея. Андрей и обрадовался и расстроился, читая письмо. Уверен был, что зря, по ошибке, получил выговор Илья. Так и комиссару сказал, отпрашиваясь в отпуск на несколько дней: «Не такой парень Илья, чтобы проглядеть врага. Знаю его. С детства дружим, — как за себя, ручаюсь». Отпуск Андрей получил.
Приехал в Курбинск. После полуторагодового пребывания на границе Андрей почувствовал, что здо́рово отвык от городской обстановки. Еще недавно такая знакомая, городская жизнь сейчас казалась непривычной. Отпуск был кратковременный: день на дорогу, день для встречи и — назад. С вокзала отправился в райком. Серое одноэтажное здание. На стене вывеска: «Курбинский РК ВЛКСМ». Вошел.
Илья сразу узнал друга:
— Андрюха, чорт, вот здо́рово!
Больше двух часов беседовали друзья. Время шло незаметно.
— Вот обида-то какая! — спохватился Илья. — Мне же в райком партии надо — вызвали. И так уж опоздал. Ты, Андрюша, иди ко мне, отдохнешь немного. Я скоро вернусь. Кстати, у меня сегодня кое-кто соберется, проведем вечерок. Вот возьми ключ. Я ведь один, по-холостецки, сам себе хозяин.
Андрей ушел. Он устал, и после дороги хотелось отдохнуть.
Комната у Ильи маленькая. Книжный шкаф, письменный стол, и на нем, в самом центре, фотография Андрея. Андрей был растроган: «Помнит Илья, бережет дружбу, а я-то думал…»
Расположился по-домашнему: снял сапоги, ремень; захотелось курить. Папирос не было. В поисках курева открыл стол. Открыл и увидел: в левом углу желтели переплеты двух новеньких комсомольских билетов. Ого! В надежном месте хранит Илья комсомольское хозяйство! Андрей улыбнулся, раскрыл билет. Отчетливыми черными чернилами выведена фамилия владельца: «Орлов Иван Владимирович». Внизу печать комсомольского райкома. Открыл второй. Пустой. Печать райкома, такая же сочная, красовалась внизу.
«На предъявителя, — подумал Андрей, хмуря брови. — Безобразие какое! Как комсомольскими билетами раскидывается!» Закрыл стол, забыв о папиросах.
Когда пришел Илья, не утерпел Андрей, упрекнул:
— Ты, Илюша, действительно с бдительностью не в ладах. Зачем домой из райкома документы таскаешь?
Илья вначале не понял, о чем речь, а потом догадался, улыбнулся, махнул рукой.
— Да, понимаешь, завтра в одну комсомольскую организацию еду по конфликтному делу Орлова: исключили парня… ну, вот и взял с собой билеты, чтобы с утра в райком не заходить.
Вечером у Ильи собрались друзья. Четверо мужчин и две женщины. Выпили, закусили. Андрей никого не знал из гостей, но все они казались славными, простыми ребятами. Танцовали. Андрей — плохой танцор. Вытащила его на середину комнаты вертлявая, хорошенькая Дина; обнял ее. Почувствовал дыхание девушки на щеке у себя, крепче обнял, сделал пару шагов, стараясь попасть в такт музыке, но ускользал обманчивый мотив. Неуклюже повернулся, двинул невпопад ногой, и взвизгнула девушка: красноармейский сапог придавил ей ногу. Смущенный неудачей, Борейко отошел в сторону.
«Чорт дернул! — ругал он сам себя. — Тоже танцор нашелся».
А в комнате уже звучал новый танец.
Андрей уселся у патефона и смотрел на танцующих. И все чаще глаза останавливались на недавней партнерше.
Дина смеялась, часто поглядывая на Андрея.
— Что, понравилась? — тихо спросил Илья, незаметно зайдя за спину Андрея.
Вопрос застал врасплох. Смутившись, Андрей мотнул головой.
— Ну-ну, можешь поухаживать. Только завтра едешь — времени мало осталось.
Компания расходилась поздно. Перед уходом гостей Андрей заметил, что Илья о чем-то говорил с Диной. Они стояли у стола вдвоем и тихо беседовали. Дина изредка взглядывала на Андрея; лицо ее было серьезно, без улыбки.
«Наверное, обо мне. Кто его только просил!» Андрей досадливо отвернулся.
Прощаясь, Дина задержала в руке горячую руку Андрея.
— Илья говорил, вы завтра уезжаете. Это правда?
Андрей молча кивнул головой.
— Жаль. И не скоро приедете?
— Вот отслужу и приеду вас навестить, а может быть, и до этого удастся еще приехать.
Дина обрадованно закивала головой:
— Да, да, обязательно. Вы напишите мне.
Вытащила из маленькой сумочки блокнот; вырвав листок, набросала несколько слов. Протянула Андрею:
— Напишите что-нибудь. Я буду очень рада. Это не домашний адрес, — добавила она. — Не хочу, чтобы кто-нибудь, кроме меня, мог читать ваши письма. Пишите «до востребования». Я буду ждать. Обязательно пишите.
Андрей взял. Просьба девушки была приятна. Семнадцать месяцев суровой боевой жизни в отряде — и такая внезапная встреча с этой стройной светловолосой девушкой, у которой чуть подкрашенные губы и еле заметные лучики морщинок около глаз. Он нравится Дине, Андрей чувствовал это, и не хотелось прощаться.
Наконец гости ушли. Борейко остался ночевать у Ильи. Развернул оставленный листок: «Город Курбинск, первое почтовое отделение, до востребования Д. Лузгиной». Несколько раз прочел эти короткие, сухие слова, бережно свернул, спрятал в бумажник.
Илья принес из коридора раскладную кровать. Раздеваясь, друзья лениво перебрасывались словами:
— Да, Андрюша, что ни говори, а приятно иногда после работы собрать хорошую компанию, подурачиться, потанцовать… А то прямо в молодых стариков превращаемся.
— А эти ребята — тоже комсомольцы? — спросил Андрей, думая о Дине: кто она, откуда?
— Нет, — усмехнулся Илья. — Комсомольцев среди них нет. Но ребята не плохие. Возьми, например, Дину. Веселая, толковая девушка, умеет и пожить и повеселиться. Живет вдвоем с отцом. Была замужем, развелась. Муж бросил. Прохвост какой-то. Где сейчас — неизвестно.
Андрей не расспрашивал. Не хотелось показать, что его интересует жизнь этой случайно встреченной женщины. А Илья продолжал:
— Живем мы с тобой, дружище, в суровое время. По двадцать пять обоим, стукнуло. А что видели? Работа, работа и еще раз работа. Правильно я говорю?
Борейко молча кивнул головой. И, словно ободренный молчаливым согласием, крепко выпивший Илья говорил:
— Личной жизни нет. В этом самое главное. Жертвенное мы с тобой поколение, Андрюша. Я понимаю неизбежность такого положения: переходная эпоха, классовые бои и прочее и прочее. А мириться с этим все-таки трудновато. И знаешь, приходит иногда такое сумасшедшее желание, — Илья закинул за голову руки, мечтательно смотрел на лампу, — начать весело жить, по-настоящему! Придать жизни этакую остроту, смак, романтику…
Андрей не вытерпел:
— А в чем ты нашел ее, эту самую романтику? В вечерах с выпивкой и патефоном?
И вскинулся Илья. Почти закричал: