Фраза, дающая богатый материал для размышлений, осталась неоконченной, корявой, навсегда повисла в воздухе — бистро закрывалось. Мы вышли на улицу. Четверо японцев устремились в разные стороны к своим станциям метро, бросая через плечо что-то вроде «до свидания»! Не иначе как они скатывались до уровня французской сердечности! Только Клод Руссо проявил сожаление, смущение, но и у него, бедняги, тоже была своя станция метро. Я остался один в незнакомом квартале. Пошел дождь. Стоило мне поднять палец, как шоферы такси давили на газ. Я потряс бородой — не столько, чтобы стряхнуть с нее капли, сколько для того, чтобы избавиться от поспешных впечатлений: японцы могут что угодно бросить в самый неподходящий момент…
— Хотите девочку, сэр?
Это был сводник, но первоклассный. Его костюм так на нем сидел, будто они вместе выросли. Мы разговорились. Моя ли вина в том, что для поддержания беседы я не находил никого, кроме подонков! Не говоря уже о том, что я получал от них информацию, которую убегающие интеллектуалы не позаботились мне дать.
— Если вам требуется такси, — просветил меня сводник, — вы поднимите не один палец, а три, давая понять, что предлагаете уплатить в три раза больше, чем по счетчику.
Я немедленно последовал совету. Чудеса… Два такси, выскочившие из темных переулков, бросились ко мне, оспаривая «честь» перевезти меня.
18 часов 20 минут
Мадам Мото по-прежнему нет, но теперь мне на это ровным счетом наплевать. Кажется, в Японии неизменно приходишь к этой мысли. Возможно, это и есть их знаменитое «блаженное состояние», кимоти,[17] которым они так гордятся, их ответ на все, отзвук их самого милого афоризма: «Подлинный смысл начинается тогда, когда уму уже нечего постигать».
Я даже хочу, чтобы она больше вообще не приходила, эта мадам Мото. Вот мосье Чанга мне хотелось бы увидеть опять…
Она пришла.
5. В буквальном смысле
Понедельник, 8 апреля, 9 часов
В моем номере
Вчерашний журналист провел два года на Монпарнасе. Качая в такт головой, прикрыв глаза, он дрожащим голосом декламировал мне стихи о Париже:
Это было трогательно, даже для меня, находившегося вдалеке от родины.
В кафе он крикнул по-французски: «Гарсон, кофе со сливками и рогалики!» — но с видом смущенного мальчишки спохватился.
Мадам Мото была вне себя от радости. Она успокоилась лишь на обратном пути в такси. Едва отдышавшись, она начала свое:
— Правда, он милый?
Нельзя сказать, чтобы мадам Мото донимала меня кинематографическими делами, но мне не давала покоя совесть. Я говорил себе двадцать раз на дню: пора приняться за дело. Я ломал голову над идеей, поданной Жаном Л'Отом накануне моего отъезда из Франции. Правда, эта история могла произойти где угодно, но я не нахожу ничего лучше или хуже — вообще ничего. Напишу Жану и расспрошу его поподробнее…
Я стал каким-то вялым, отяжелевшим — большой неодушевленный предмет, немой и волосатый…
12 часов 15 минут
В баре гостиницы (обнаруженном мной только что за портьерой в конце коридора, который я считал тупиком)
Я жду мадам Мото.
Письма Жану Л'Оту было достаточно, чтобы успокоить мучившие меня угрызения совести независимого трудящегося. Я пишу письма, много писем, в жизни не писал столько писем.
Телефонный звонок поднял меня с кровати на заре. Дирекция гостиницы желала знать, оставляю ли я еще за собой номер, забронированный, оказывается, на три дня (лично я ничегошеньки не знаю на этот счет, а как связаться с моим менаджером в юбке?). Дирекция воспользовалась этим разговором, чтобы выразить надежду, что я незамедлительно спущусь оплатить счет — мне надлежало сделать это еще в субботу вечером, ибо, как я знаю, в конце каждой недели…
Вот неприятность! Я снова залез под одеяла, но уснуть не смог. Я не решился заказать кофе с молоком и даже спуститься вниз. Возня горничных у моей двери кажется мне сейчас действием вражеской разведки перед атакой не на жизнь, а на смерть. Запершись на двойной поворот ключа, я задумался о таинственном продюсере, заманившем меня в ловушку.