Теперь я убежден, что у японца голое тело совершенно не ассоциируется с чувственностью…
(Умирающий старик (?) продолжает свои стенания…) Здесь даже перегородки «не рассчитаны» на наш рост. Если я отодвигаю их, выпрямившись, их заедает, стоит мне наклониться, и они снова скользят. Отодвинув сёдзи окна, я вижу по другую сторону садика группу голых, как черви, парней около общественной бани. Возле нее, как и внутри, они не испытывают ни малейшего стеснения.
21 час
Только что за мной приходила мадам Мото. Сначала она путано объясняла, почему ей надо извлечь меня из номера, но в конце концов открыла истинную причину: стелить постель в моем присутствии не положено. Почему — она сказать не может, но так уж повелось, вот и все. Верится с трудом. Как всегда, неожиданная смесь бесстыдства и целомудрия…
Создается впечатление, что о моих удовольствиях печется вся гостиница во главе с мадам Мото. Служанка принесла прибор. Только она вошла, как другая вызвала ее в коридор. Ни одна из них не является дважды. Вся гостиничная прислуга женского пола перебывала в моем номере, чтобы исподтишка посмотреть на меня…
Понедельник, 15 апреля, 10 часов
В том же номере той же гостиницы
Я живу на коленях, а отдыхаю стоя. Дачники в помятых кимоно расхаживают по коридорам гостиницы, садам, улицам; они предаются законному безделью, совсем как наши дачники в Виаласе или Женолаке, и утруждают себя только поклонами и изъявлениями вежливости.
Вчера вечером, когда на низком столике уже стоял ужин, в мой номер вошла молодая женщина в кимоно. Она опустилась на колени и несколько раз поклонилась до пола. Потом она подошла к туалету с большим зеркалом, присела, поджав ноги, и стала доставать из сумочки и раскладывать гребенки, щетки и прочие туалетные принадлежности. Обосновавшись в номере, она села со мной за стол, но не для того, чтобы есть, — хотя я несколько раз ее приглашал, — а чтобы прислуживать: наполнять бокал, тарелку… Немолодая особа, худая, с суровым лицом приносила блюда из кухни, где для меня приготовили европейскую еду. Ни та ни другая ни слова не говорили по-английски. Подчеркивая ногтем японские слова в моем туристическом разговорнике, я получил ответы почти на все содержащиеся в нем вопросы, даже на те, которые меня нисколько не волновали. Надо же мне было как-то убить время, а главное, помешать женщинам разговаривать друг с другом, то подсмеиваясь надо мной, то пугаясь моей бороды.
— Как вас зовут?
— Меня зовут Терука — Светящаяся Лань.
А еще говорят, что в разговорниках скудный лексикон!
Старая благородная горничная, преклонив колена, убирала со стола с нарочитой медлительностью, чтобы продолжать разговор с мадемуазель Терукой. Обе женщины не без ужаса разглядывали меня снизу вверх.
Сколько длились эти переговоры? Ни одна ни другая словно не решались покинуть комнату. Мне хотелось спать, никогда еще я не испытывая такого сильного желания остаться одному.
Старуха принялась мне что-то объяснять по-японски, совершенно не заботясь о том, понимаю ли я ее. Показывая на мадемуазель Теруку, она шесть или семь раз начинала с одного и того же (я узнавал по звучанию слов), а заканчивала тем, что знаками просила хранить молчание — прикладывала палец ко рту, делала вид, что зашивает стежками губы или запирает их молнией.
Я же судорожно листал разговорник, но так и не находил ни одного выражения, близкого к тому, что мне хотелось бы сказать обеим: убирайтесь вон!
Наконец старуха встала и с подносом в руках направилась к выходу. Оставив его в коридоре, она вернулась, стала на пороге и продолжала переговоры с мадемуазель Терукой, которая так и не сдвинулась с места.
Полагаю, лицо мое не выражало любезности и удовольствия, подобавших при данной ситуации. Чтобы покончить с ней, я прямо в кимоно скользнул на приготовленное мне ложе, не обращая никакого внимания на женщин, продолжавших беседовать.
Вдруг старуха выхватила у меня из рук разговорник и принялась с трудом просматривать его, страница за страницей. Я видел, как она миновала разделы «Приветствия», «Посещение города», задержалась на главе «Гостиница», долго читала и перечитывала все, что там написано про «багаж и чемоданы»… Наконец она испустила победный клич и, указывая на мадемуазель Теруку, заявила: «Ториацукаи ни тюиситэ кудасай».
Я прочел перевод: «Обращайтесь осторожно».
Я вытолкал обеих за дверь. Право, я не более добродетелен, чем другие, скорее менее, но, говоря по чести, обе женщины отвратили бы от себя кого угодно.