— Энсэй. Это можно перевести как «утомление от жизни».
Дюбон терпеливо расспрашивал мадемуазель Ринго, точнее, он ее прослушивал, подвергал психоанализу, применяя в равной мере терпение и симпатию. Он утвердил меня в моих догадках, и прежде всего в интуитивном понимании Рощицы.
Дюбон дал мне и другие подтверждения, более печальные:
— Малышка рассказала, в каком затруднительном положении она находится. Ей совершенно ясно, что ее тетя недопонимает ваши слова и вдобавок сильно забыла родной язык. Это ясно также родственникам и друзьям. Они чувствуют, что тетя вас не понимает, и не могут уловить смысла в ее переводе на японский. Тем не менее они делают вид, что понимают. Ведь мадам Мото — уважаемая особа: она японка, десять лет прожившая в Париже, это придает ей здесь большой вес, и никто не смеет усомниться в правильности того, что она делает. Малышка мне сейчас сказала: «Часто другие понимают лучше, чем она, видят, что она ошибается и велит нам делать глупости, но я ничего не могу сказать — ведь она моя тетя и приехала из Парижа, и все с болью в сердце стараются делать, как она велит, даже если это глупо…» Вы должны учитывать, что над ее головой ореол, она «тетя, приехавшая из Парижа!», ее надо щадить, сглаживать острые углы, в особенности в присутствии родственников или знакомых, чтобы не подвергнуть сомнению ее непогрешимость.
— Ну и попал же я в переплет!
Дюбон сумел так умно рассеять всякую подозрительность, закравшуюся между мной и мадемуазель Ринго, что теперь мы награждали друг друга тумаками, словно старые приятели, повстречавшиеся наконец вновь.
— Передайте Ринго-сан, что я уже не решался брать ее даже за руку, опасаясь, как бы она чего не подумала…
Дюбон перевел. Ответ Рощицы осветил лицо нашего друга улыбкой, которая так помогает в стране улыбок, — включаю ее в коллекцию!
— Она говорит, что с ней было то же самое… Что она чувствовала, как вы сдерживаетесь, сама хотела взять вас за руку, но боялась, как бы вы не подумали о ней дурно.
Дюбон считает, что недоразумению между мной и тетей пора положить конец. Он предлагает собраться у него завтра вечером к ужину. Он берется внести полную ясность в наши отношения, и я на него полагаюсь.
Эта встреча меня согрела, подбодрила. Я тут же всерьез засел за сценарий. В энный раз я перечитал ответ Жана Л'Ота:
«…Твое письмо ставит меня в затруднительное положение. Ничего не зная о Японии, что могу я добавить к истории о кресле, которую уже тебе рассказал? По моей мысли, это лишь предлог, который даст возможность подать любой материал о Японии. Напоминаю тебе сюжетную канву:
„Комеди Франсез“ собирается показать в Японии ряд спектаклей из своего репертуара, в частности „Мнимого больного“. Чтобы придать представлению большую значимость, решено использовать в качестве гвоздя программы кресло, в котором Мольер умер на сцене во время исполнения „Мнимого больного“. И вот в Японию отправляют ценный музейный экспонат. Его сопровождает либо пятидесятилетний чиновник из Бретани, либо, наоборот, молодой, свежеиспеченный советник, выпускник дипломатической школы. В первом варианте от важности миссии у сопровождающего голова пошла кругом, а во втором он в силу превратного представления о Японии попадает в беду и теряет знаменитое кресло. Он так и не находит его к началу спектакля и вынужден раздобыть поддельное. Его-то он и привозит с собой во Францию, где, впрочем, узнаёт, что подлинник никогда не покидал кабинета генерального директора и что в Японию была послана копия. Короче говоря, вся эта история — сущий бред, как сущий бред разводить столько историй из-за кресла в стране, где сидят на полу. Но эту басню при желании можно напичкать чем угодно, включая мотивы о встрече двух цивилизаций.
То, что ты пишешь о тайне, окружающей твоего продюсера, очень здорово. Это уже само по себе работает на создание атмосферы фильма. Расскажи же мне немного об этом господине…»
Жан, дорогой! Его наметки темы мне вполне подходят. Я много раз перечитывал письмо, и каждое слово рождает у меня множество зрительных образов. Стоит мне покачать какую-нибудь из его фраз, как невод, в воображаемых волнах, бьющих по моим лодыжкам, и я вытаскиваю его полным диковинных животных, отбросов, разрозненных башмаков и водорослей — к сожалению, массой водорослей!
«Пятидесятилетний чиновник…. бретонец…» (мне больше нравится севеннец!). «Молодой советник-дипломат…»
Беру и его. Беру обоих. На прелестном приеме во французском посольстве я столкнулся с такими типами. Умелое сочетание нескольких образов даст достаточно материала для сочного характера.