Итак, мы находились перед знаменитым Нидзюбаси. Моя спутница сообщила, что он построен в эпоху принцев Токугава, но недавно его реставрировали. В основании были обнаружены скелеты людей, захороненных стоя.
— Это останки хито басира — «людей-колонн», названных так потому, что они добровольно согласились быть закопанными живьем для умиротворения гнева драконов воды, которые могли бы подорвать основание моста… Ах, вот и мой друг, он ищет нас…
Молодой Окадзаки и в самом деле оказался презабавным малым: копна волос, как крышка с зазубринами на шаре, украшенном парой незабываемых иллюминаторов, и с верхними зубами в виде раскрытого веера, да таких крупных, что сразу возникает желание дать ему погрызть щепку.
Моя барышня усердствовала как могла, но церемония представления всегда дело длинное. Я силился мобилизовать в себе человека доброй воли. Руссо был прав:
«Не считай, пожалуйста, их церемонии такими уж натянутыми, напыщенными. Посмотри на них с другой точки зрения. Ведь встречающийся тебе японец (за редкими исключениями, от которых тебя избавят) всячески старается проявить сердечность, теплоту, только он не знает, как это сделать. Зато он уверен, что у тебя — почтенного иностранца — другие мерки для его чувств к тебе, но какие именно, он не знает, а потому стесняется, испытывает беспокойство. Как правило, он старается выяснить, кто из вас двоих выше рангом. Ты пытаешься дать понять, что считаешь его равным себе, в особенности если это не так, и ставишь его этим в затруднительное положение… Не мудрствуй лукаво. Предоставь действовать „крючковатым атомам“, как говорят наши остряки».
По-видимому, я неплохо усвоил науку, преподанную мне Руссо, или просто-напросто страсть юного Окадзаки к кино пересилила атавистическую робость.
Он фанатик киноклубов, какими кишмя кишит Латинский квартал, и рассказывал мне о Рене Клере, Жане Ренуаре, «новой волне», Тати и Рене — тема хорошо мне знакомая, но не до конца, что оказалось весьма кстати.
Окадзаки не теряет надежду через два-три года поступить чуть ли не десятым ассистентом режиссера к «Никкацу» — кинофирме, обладающей крупнейшими студиями, крупнейшим кинопрокатом, крупнейшими кинотеатрами во всей Японии. Он не питает иллюзий — даже если ему удастся пристроиться на это вожделенное место, долгие годы он мальчиком на побегушках будет ходить за сигаретами и содовой. Однако при благоприятных обстоятельствах он, возможно, лет этак через десять станет первым ассистентом режиссера. Тогда его имя появится в титрах — самым мелким шрифтом, но, быть может, ему представится случай упомянуть в разговоре о нескольких своих идеях, которые уже бурлят в его голове (а через десять с лишним лет устареют). Пройдет еще несколько лет, и настанет день, когда режиссер позволит ему снять один-два проходных эпизода — из тех, что остаются валяться на полу монтажной. Зритель их никогда не увидит, тем не менее… Он мечтает об этом моменте и готов хоть сейчас подписать заявление, которое потребуют от него при поступлении на должность самого последнего из ассистентов режиссера. Он поручится честью, во-первых, что будет вести себя скромно, во-вторых, — вежливо, в-третьих, что никогда не предъявит никаких требований и не станет жаловаться на кого бы то ни было и на что бы то ни было… Со временем, лет в двадцать — двадцать пять, он, возможно, станет постановщиком. Но сначала он должен войти в число пяти кандидатов, выдержавших вступительный экзамен. А претендентов шесть тысяч человек!