Дарт повернул голову и посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.
– Это очень древняя загадка, – извиняющимся тоном пояснил Эдуард.
– Пилигриму разрешалось задать только один вопрос, – сказал Тоби. – Только один. А чтобы спасти свою жизнь, он должен был узнать, какая из дорог ведет к жизни. Так вот, что он спросил?
– Он спросил, какая дорога ведет к жизни, – резонно ответил Дарт.
Кристофер тут же уточнил:
– А кого из близнецов он спросил?
– Того, кто говорил правду.
– А как он мог узнать, кто из них говорит правду? Они же были похожи, как две капли воды. Они же были близнецами.
– Конрад с Китом совсем не одинаковые, – возразил Дарт.
Не поняв его возражения, дети продолжали давить на него. Тоби еще раз задал вопрос:
– Какой вопрос задал пилигрим?
– Не имею ни малейшего представления.
– Думайте, – приказал Эдуард. Дарт повернулся ко мне.
– Выручайте! – взмолился он.
– Пилигрим не так сказал, – с удовольствием довел до его сведения Нил.
– А вы все знаете?
Пять голов кивнули:
– Папа нам сказал.
– Тогда пусть папа скажет и мне.
Однако объяснил ему ответ Кристофер.
– Пилигрим мог задать только один вопрос, поэтому он подошел к одному из близнецов и спросил: «Если я спрошу у твоего брата, какая дорога ведет к жизни, по какой дороге он покажет мне идти?»
Кристофер замолчал. Дарт огорошенно переводил взгляд с одного на другого.
– И это все? – только и мог он проговорить.
– Это все. Так что сделал пилигрим?
– Ну… он… Сдаюсь. Что он сделал?
Они не собирались подсказывать ему.
– Вот дьяволы, – сказал Дарт.
– Один из близнецов и был дьяволом, – согласился Эдуард, – а другой ангелом.
Всем вдруг надоела эта загадка, и они дружно удалились, как это повелось у них, чтобы продолжить свои игры.
– Ради Бога, умоляю! – воскликнул Дарт. – Это просто нечестно.
Я никак не мог унять смех.
– Ну правда, что сделал пилигрим?
– Догадайтесь.
– Вы такой же фрукт, как ваши дети.
Мы с Дартом вернулись к его машине. Он положил костыли на заднее сиденье, спросив при этом:
– Кит здорово вас поранил, да?
– Нет, это взрыв. На меня упали части крыши.
– Упали на вас? Да, я слышал.
– От лопаток и ниже все содрано. Могло быть хуже, – заметил я.
– Вполне, – он завел машину и поехал по внутренней частной дороге.
– Ну а все-таки, что сделал пилигрим?
Я улыбнулся.
– Какую бы дорогу ни назвал близнец, любой из них, он пошел бы по другой. И тот, и другой из близнецов указали бы дорогу к смерти.
Он ненадолго задумался:
– Как это?
– Если пилигрим спросил бы правдивого близнеца, по какой дороге его брат послал бы его к жизни, правдивый близнец, зная, что его брат солжет, показал бы дорогу к смерти.
– Совсем запутался. Я снова повторил.
– И, – сказал я, – если бы пилигрим спросил У лживого близнеца, по какой дороге его брат послал бы его к жизни, то, зная, что брат скажет правду, лживый близнец солгал бы о том, что сказал бы брат. Так что лживый близнец тоже показал бы дорогу к смерти.
Дарт погрузился в молчание. Потом вдруг спросил:
– А ваши ребята понимают эту загадку?
– Да. Они даже разыгрывали ее.
– Они когда-нибудь ссорятся?
– Конечно, ссорятся. Но они столько раз переезжали с места на место, что не успевали подружиться с кем-нибудь посторонним. Они держатся друг друга. – Я вздохнул. – Скоро они уже вырастут, и все это кончится. Кристофер и так уже слишком большой для большей части их игр.
– Жаль.
– Жизнь не стоит на месте.
Дарт мягко притормозил у импровизированной автостоянки перед конторой Роджера. Я как бы невзначай спросил:
– А вы и в самом деле приезжали сюда вчера утром в этой машине, как утверждает Гарольд Квест?
– Да нет, ничего подобного, – Дарт не обиделся. – Больше того, я был у себя в ванной с восьми до половины девятого, и, пожалуйста, только не смейтесь. Никому этого не говорю, но я достал новый массажер-вибратор для кожи головы, он должен приостановить выпадение волос.
– Змеиный жир, – сказал я.
– А, чтоб вас, говорю, не смейтесь.
– А я и не смеюсь.
– Вас выдают лицевые мускулы, они подергиваются.
– Но я верю, честное слово, – сказал я, – верю, что из-за своих волос вы вчера не приезжали в половине девятого на ипподром в этом драндулете, напичканном деткордом и пластиковой взрывчаткой.
– Спасибо и на этом.
– Вопрос в том, не мог ли кто-нибудь позаимствовать вашу машину, пока вы изучали вибратор, и притом так, чтобы вы об этом не знали? И как вы поведете себя, если эксперт из полиции вздумает осмотреть вашу машину на предмет выявления следов нитратов?
Этот вопрос привел его в ужас.
– Этого не может быть. Что вы говорите!
– Кто-то, – пояснил я, – вчера привез к трибуне, а точнее, к лестнице на трибунах взрывчатку. И возможно, я не ошибусь, если скажу, что ее натыкали в стены после того, как ночной сторож в семь утра ушел домой. Было уже совершенно светло. И ни души поблизости, потому что была Страстная пятница. Были только Гарольд Квест с крикливой командой у ворот, и я не очень уверен, можно ли сколько-нибудь доверять ему.
– Лживые близнецы, – сказал Дарт.
– Может быть.
Я попытался представить себе увальня Дарта с намечающимся брюшком, редеющими волосами, с его ироническим складом ума и склонностью к лени, замышляющим что-нибудь вроде того, чтобы злодейски пустить на воздух трибуны ипподрома. Невозможно. Но вот одолжить машину? Одолжить машину не специально, а так, вообще, – да, безусловно. Одолжить ее, зная заранее, что ею воспользуются в преступных целях? Надеюсь, нет. Но вместе с тем он готов был позволить мне открыть шкаф в кабинете отца. Сам привез меня туда и подбивал к любым незаконным действиям. А когда я отказался, ему стало все равно.
Совершенно смещенное представление о добре и зле – или непреодолимое отчуждение, которое он обычно глубоко прятал в себе?
Мне Дарт нравился, он всегда поднимал настроение. Из всех Стрэттонов он больше всего походил на нормального человека. Больше всего, можно сказать, напоминал розу в зарослях крапивы.
Как можно беспечнее я спросил его:
– А где сегодня ваша сестра Ребекка? Мне казалось, что она должна быть здесь и буквально мурлыкать от радости.
– Она скачет сегодня в Таусестере, – коротко сказал он. – Я видел в газете. Нечего говорить, она на седьмом небе, что рухнули трибуны, но я с ней не разговаривал со среды. Думаю, она говорила с отцом. В понедельник здесь она скачет на одной из его лошадей. У нее есть шансы выиграть, поэтому вряд ли она захотела бы поставить эти скачки под угрозу, натащив сюда гору динамита, если вы это имеете в виду.
– Где она живет?
– В Ламбурне. Миль десять отсюда.
– Лошадиный край.
– Она живет и дышит лошадьми. Совсем свихнулась.
Я жил и дышал строительством. Я получал истинное удовлетворение, накладывая кирпич на кирпич, камень на камень – возвращая к жизни умершие вещи. Мне была понятна такая целенаправленная, всепоглощающая устремленность. Без этого в нашем мире мало что происходит, к добру или ко злу.
С той стороны трибун, которая смотрела на скаковую дорожку, нахлынули остальные Стрэттоны, с ними пришел конрадовский архитектор.
Полицейские с экспертом-взрывником внимательно изучали края булыжника. Усатый представитель местных властей чесал в затылке.
Роджер подошел к машине Дарта и спросил, где мы были.
– Кормили детей, – ответил я.
– А! Так вот, достопочтенная Марджори хочет вас свежевать. Э… – И при виде Дарта продолжил более благопристойно: – Миссис Биншем хочет видеть вас в моем кабинете.
Я кое-как выбрался из машины на асфальт и заковылял в направлении его конторы. Роджер шел рядом.
– Не дайте ей съесть вас, – сказал он.
– Нет. Не беспокойтесь. Вы случайно не знаете фамилию того архитектора?
– Что?
– Конрадовского архитектора?
– Это Уилсон Ярроу. Конрад зовет его Ярроу.
– Спасибо.