— Ха-ха-ха! Мне будет о чем рассказать парням.
— Ну же, папа, не смейся, — возразила Мэри Мориарити. — Вспомни, ведь с тобой случилось то же самое. Только тот человек назвался двоюродным братом твоего дяди. И он забрал твой сундук. И все твои деньги, кстати.
Пэтси бросил на нее благодарный взгляд.
«А она добрая. Хотя у невзрачных женщин всегда натура такая».
— Кхе-кхе! — прокашлялся Босс. — Верно. Так и было. Но верно и то, что сундук был старый и лежало в нем одно старье. Мэри, спустись с Бидди на кухню и проследи, чтобы она накормила парня горячим ужином.
Женщины вышли.
— А теперь, Патрик, мальчик мой, покажу тебе твою комнату.
Пэтси повернулся и направился в сторону лестницы.
— Не туда, — рассмеялся Босс. — Через двор. Иди за мной.
Чтобы выйти во двор, им потребовалось пройти через вестибюль на первом этаже. Пэтси услышал, как Мэри и Бидди разговаривали на кухне.
— Горячий ужин ему, накося! Холодным обойдется! Вот уж надо мне готовить среди ночи этому ирландишке, который едва на берег успел сойти.
— Ну же, Бидди, — возражал нежный голос Мэри. — Не называй его так. Тебе же не нравилось, когда пять лет назад, когда ты только приехала, тебя тоже называли ирландишкой.
«Ах, что за чудесная девушка, — подумал Пэтси. — Но такая невзрачная. Жалко-то как!»
Пэтси представили двум кобылам и показали ему лестницу к помещению над конюшней.
— Твой новый дом наверху. Места там немного, зато будешь как у Христа за пазухой, ха-ха. А теперь давай-ка ужинай и ложись спать. До завтра у тебя выходной.
Пэтси залез наверх и зажег лампу. Он оглядел свое королевство. Это была маленькая комнатка с одним окном. Обстановка состояла из походной койки, стула, кухонного стола с лампой и трех гвоздей на стене для одежды и полотенца.
«Чисто келья монастырская. Похоже, в Америке лошадям живется лучше, чем нам, честным иммигрантам. Разве я родился, чтобы стать прислугой? Нет! Эх, — вздохнул Пэтси, — видно, Господь мне это предназначил, раз он меня сюда прислал».
Пэтси уснул, но проснулся посреди ночи. Его охватила паника оттого, что он не знал, где находится. Скособочившись, он прошел через комнату к лампе.
«Как странно, что корабль все еще качается, разве я утром не сошел на берег?»
Пэтси нащупал стол и зажег лампу. И оглядел свою крошечную комнатку.
«Это не сон, — сказал он себе. — Вот он я, совсем один среди чужих. Ни матушки, ни зазнобы, ни моего друга, Малыша Рори.
Сегодня со мной много чего случилось. Но с этих пор всякий, кто посмеет сунуть нос в мою жизнь, дорого за это заплатит. Это говорю я, Патрик Деннис Мур».
Глава пятая
Майк Мориарити, которого все называли Босс, был грузным, краснолицым толстяком с большим пивным животом и длинными усами. Он носил волосы с проседью на прямой пробор с густыми накладками по обе стороны, отчего с виду казалось, что у него на голове примостилась парочка черно-серых голубей. Одевался он в черный суконный костюм с белым жилетом, который выглядел так, словно никогда еще не был совершенно чистым, даже когда был новым. Живот делила надвое цепочка для часов со звеньями, которые вполне сгодились бы и для собачьей. В углу рта у него постоянно была зажата сигара концом вверх. Выходя на улицу, он надевал котелок с квадратной тульей, надвинув его на один глаз так, что поля почти касались задранного кверху конца сигары. Он выглядел карикатурой на подручного из Таммани-холла[9].
Он и был подручным из Таммани-холла.
Молли, его жена, которую все называли «Миссис», была личностью крайне незаметной. Она была крошечного роста, всего четыре фута десять дюймов[10], и весила восемьдесят фунтов[11]. Она была всегда чем-нибудь напугана, и дни напролет сновала по дому с этажа на этаж.
Мэри Мориарити, если бы не ее доброта, вполне могла бы пройти по жизни совершенно незаметно для окружающих. Лицо у нее было некрасивым. Для женщины она была слишком высокого роста и при этом не обладала женственными формами. Когда она говорила или улыбалась, ее невзрачность скрадывалась. К сожалению, она не отличалась разговорчивостью и улыбалась редко.
К кобылам Пэтси испытывал отвращение. Когда он мыл их или чистил скребницей и лошадиная кожа перекатывалась складками у него под рукой, его передергивало от гадливости. Он терпеть не мог жесткие лошадиные ресницы. Он не понимал, зачем для овса и сена им нужны такие большие желтые зубы. Ему были противны лошадиные лодыжки, которые казались слишком тонкими для их тяжелых туш. А когда ему приходилось вплетать красную ленту в жесткий хвост, тычась лицом в лошадиный зад, загораживавший ему белый свет, на его глаза наворачивались слезы унижения.