Слово «относительна» озадачило Милочку Мэгги. Как можно было быть относительно бедным? Она не стала спрашивать, что именно это означает, потому что ей хотелось играть. Но это слово встретилось ей снова, в другом разговоре.
Однажды отец Флинн зашел к ним с приходским визитом, и Мэри, Пэт и Милочка Мэгги сидели с ним на кухне и пили кофе. Мэри, как обычно, оживленно болтала со священником. Он был одним из немногих людей, которые пробуждали в ней красноречие. Пэтси слушал их с показным уважением, потому что в силу воспитания уважал священнослужителей, но при этом не верил ни одному слову отца Флинна.
— Я родом из маленького городка, — говорил тот. — Там все казались одинаковыми. Никто не был богат, и никто не умирал с голоду. Тогда я представлял себе, что бедняки — это такие розовощекие люди, которые носят разноцветные лохмотья и ночи напролет танцуют под гармошку. Тогда я читал Франсуа Вийона. Потом я стал думать, что бедняки живут в землянках и страдают от вшей, и питаться им приходится хлебными корками, которые они крадут друг у друга. В те дни я читал русские романы. Так что мне пришлось изрядно повзрослеть, прежде чем я понял, что бедность относительна, как и многое другое.
«Снова это слово», — подумала Милочка Мэгги.
На следующий день она спросила мать:
— Почему одни люди — богатые, а другие — бедные?
— Вчера ты спрашивала, какой высоты небо. А на прошлой неделе — куда девается ветер, когда перестает дуть на Эйнсли-стрит.
— Вот Флорри говорит, что мы бедные. А Беа считает, что богатые.
— Отец Флорри зарабатывает намного больше твоего отца. Естественно, она думает, что мы беднее ее. Но мать Беатрисы вынуждена мыть полы за доллар в день. Конечно, она считает тебя богаче, ведь у твоего отца есть постоянная работа.
— Тогда это все относительности.
— Относительности? — Мэри была озадачена.
— Относительности. Ну как в той книжке про счастливых бедных девочек.
— А, ты хочешь сказать «относительно». Да, это все относительно.
— А что значит «относительно»?
— Милочка Мэгги, не начинай! Какой высоты небо?
— Я первая спросила.
— Ну, например, у одного человека есть один доллар и больше ничего. Кто-то дает ему сто долларов. У другого человека есть сто долларов. И у него всегда было сто долларов. Кто-то дает ему доллар. Он так же беден, как и раньше. Теперь у них обоих по сто одному доллару. Но один из них разбогател, а другой — нет. Полагаю, это и значит «относительно».
— Мама, ты просто разговариваешь. Ты мне ничего не объяснила.
— Сказать по правде, я не знаю, как тебе это объяснить.
— Когда ты была маленькой, вы жили в богатом доме?
— Ах боже мой, — вздохнула Мэри. — Ну, люди, которые семьями ютились в тесных квартирах, считали наш дом богатым. Но жена мэра считала, что по сравнению с ее домом наш дом беден.
— А ты сама как думала?
— Я никак не думала, — ответила Мэри, стараясь не раздражаться из-за этого потока вопросов. — Я там просто жила.
— Почему?
— Не глупи. Я жила там, потому что я там родилась, потому что там жили мои родители.
— Тебе там нравилось?
— Конечно. У меня же не было другого дома.
— И это было относительно?
— Милочка Мэгги, перестань. У меня уже голова болит.
— У меня тоже, — заявила девочка.
Милочка Мэгги спросила у сестры Вероники, как отличить богатый дом от бедного.
— Келья, — ответила монахиня, — с грубой кроватью, стулом и гвоздем в стене, чтобы повесить на него платок, — это богатый дом, если там чтут Деву Марию и Господа нашего. Огромный дом с толстыми коврами, бархатными шторами и золотой арфой в гостиной — беден, если Деве Марии и Господу нашему там нет места.
Милочка Мэгги спросила отца:
— Папа, когда ты был маленьким мальчиком, в Ирландии у тебя был богатый дом или бедный?
— Сейчас ты узнаешь, как беден был твой отец. Наш дом был бедным. И не просто бедным, а беднейшем из бедных. Это была однокомнатная хижина с навесом, под которым стояла моя кровать, а кроватью мне служил мешок с сеном. И в холодные ночи туда залезала голодная соседская свинья, чтобы поспать со мной в тепле.
Девочка засмеялась.
— Смеяться тут нечему, крыша нашей лачуги упиралась в землю ровно там, где лежала моя голова, и я бился о нее всякий раз, когда поворачивался во сне.
А в стене была черная дыра, где теплился жалкий огонь, который не мог согреть нас зимой, зато поджаривал летом, когда мы варили на нем еду. А еда-то, еда! Мелкая картошка из тощей земли и грубый черный хлеб с подгоревшей коркой, да, может, раз в пару недель яйцо, а на Рождество — курица, жесткая и слишком старая, чтобы продолжать нестись.