– Итак, сэр Сериога, – громогласно поинтересовалась у него Клотильда, – что дальше, хитромудрый вы наш?
Из всей одежды на ней сейчас была только лошадиная попона, впрочем, как и на Сереге. Одеяния благородных милорда и миледи в данный момент уплывали от них прочь, аккуратно свернутые в тугие узлы и засунутые под вороха некоего загадочного полупрозрачного тряпья. Составлявшего, как понял Серега из печально-прощальных воплей леди Эспланиды, жалкие остатки от былого великолепия ее личного приданого. За компанию с одеждой уплывало и оружие – в двух громадных сундуках, притороченных с обеих сторон к седлу черного пони. Сам пони, приволоченный Клоти с места героической (и бесславной) погибели кортежа леди Эспи, семенил следом за рыжей лошадкой, довольно-таки резво идущей в сторону Дебро.
Оборотень, вновь вернувшийся к своему облику завзятого нудиста, и леди Клотильда – оба выжидающе смотрели на Серегу.
– Начнем, пожалуй, – как-то смущенно скомандовал Серега. В голове у него сами собой по аналогии всплыли слова из песни: “Он сказал – поехали, он взмахнул рукой…”
В данной ситуации взмахнул не рукой, а хвостом. И не он, а оборотень, как-то незаметно и стремительно вновь перетекший в звериное состояние.
Огромный черный лис крутанулся на месте, ловя окончание своего роскошного хвоста в капкан из непрерывно щелкающих челюстей. Очередной сводящий скулы (не ему, разумеется, а слушателям, которые вынуждены были при этом присутствовать) хрустяще-костяной хлопок фарфоровых на вид зубов. И – есть! Хвост пойман.
Лис, сжав челюстями лохмотья длинного ворса, коротко прорычал и остервенело мотнул головой. Коротко взвизгнул. Чихая и откашливаясь, выплюнул на землю черно-серебристые клочья меха.
– Пора в лисов оборачиваться, ле… Клотильда, – с некоторой опаской распорядился Серега. Покосился на Клоти – а ну как вдарит? – и не со зла, а потому что по этикету так положено, за такие интересные предложения по морде всякий раз давать (перед тем, как их исполнить). И только потом несколько укоризненно сказал оборотню: – Что же вы, почтенный… на фига нам столько шерсти? Ежели так стараться всякий раз и для каждого, хвост облысеет…
Зверь пренебрежительно фыркнул и уселся на задние лапы в позу снисходительного выжидания. Леди Клотильда, придерживая одной рукой на себе лошадиную попону, наклонилась. Подняла с травы другой рукой пригоршню спутанных меховых ворсинок. При этом спина прекрасной леди прогнулась и неожиданно предоставила на обозрение Серегиным глазам окончание мускулистого стана в виде двух накачанно-округлых холмиков ягодиц. Сердце в груди у Сереги тут же загнанно стукнуло и к щекам горячей ревущей рекой прилила кровь. Прилила до болезненного шума в ушах. Леди Клотильда, уже выпрямляясь, встретилась с ним глазами. Он стоял, онемевший и красный от смущения. Взгляд леди скользнул по его лицу, потом убежал куда-то вниз, и… она сама начала краснеть бурно и стремительно.
– Ну и чего стоим? – поинтересовался оборотень, успевший за время их взаимных переглядок вновь перейти в человекообразное состояние. – Чего стоим и смотрим? Солнце закатывается, леди Эспи подъезжает к Дебро, стадо уже собирается с выгона. Стоим дальше?
– Положите волосок в рот, сэр Сериога, – немедленно опомнилась Клоти. Опомнилась настолько, что в голосе вновь зазвучали обертоны командно-приказного рева. Которым она так часто пользовалась в первые дни их совместных скитаний. – Не жуйте, а сразу глотайте. Быстрее!
Серега глотнул, преодолевая тошноту и отвращение. (Волос во рту! Фу!) И тут же что-то изменилось. В чем – в нем самом или в окружающем мире? – на этот вопрос он не смог бы ответить. Примерно как Ходжа Насреддин, которому подсунули лист бумаги под коврик, на котором он сидел, и задали вопрос: а не изменилось ли что-нибудь? И Ходжа, человек с острым нюхом на подвохи, на всякий случай ответил: то ли я возвысился над миром, то ли небо само слегка приблизилось ко мне, но что-то действительно изменилось. И все за то время, пока выходил по нужде…
Так и тут – для него, Сереги, что-то изменилось. Остро запахло сыростью, влажной лесной землей и прелой листвой. Запах напоминал аромат пряностей – смесь ванили, миндаля, кориандра и шалфея. От него становилось сладко на языке. И щекотно в носу. Он прижал язык к нёбу, пытаясь унять доходящую до ощущения зуда щекотку. Щекотка ползла уже по всей полости рта. Он резко выдохнул носом, кашлянул, до предела наморщив нос. И вновь яростно заскреб языком нёбо. Язык царапнул жесткой щеточкой…
И все прошло. Зуд прекратился.
А земля в мелких коротких травинках и ржаво-желтой листве, похожей на листву земных осин, опавшую по осени, оказалась вдруг под самым носом.
Серега не понял – как? Когда он успел нагнуться так низко, что почва, бывшая до этого у него где-то там, далеко и под ногами, неожиданно очутилась почти у самого лица?
Но… не все ли равно? Он втянул носом воздух. По траве недавно пробежал шеркух. Он почти увидел следы его маленьких лапок, отпечатанные не весом или цветом, а ЗАПАХОМ. Таким теплым, зовущим запахом. Где-то здесь, подсказал ему еще один запах, должна быть и самка. Самка его крови. И его ПРАВА. Он понял свое ПРАВО на нее и принял его. Она его. Они поделят шеркуха… потом, после…
Что-то больно ткнулось ему в плечо и рвануло плоть. Еще до того, как увидеть, он ощутил ЗАПАХ и понял: это еще один. Еще один из их племени. Но он, этот еще один, не хотел эту самку – об этом говорил его ЗАПАХ. Не хотел он и шеркуха. Тогда почему же он начал с ним РАЗГОВОР ЗУБАМИ?
Разговор зубами?! Черт, что за белиберда? Он напряг ум, пытаясь проснуться. И позвал к пробуждению самого себя, существо, которое когда-то (когда? а что такое “когда-то”?) окружающие называли Серегой. Сереженькой. Сэром Сериогой…
Кто это такой – Серега? – плавало на поверхности его сознания. Он опасен? Его можно есть? Он может съесть меня? Да! – рыкнуло вдруг где-то глубоко-глубоко внутри его настоящее Я.
И он выбрался на поверхность. Точнее, выкарабкался откуда-то (из омута оцепенелости со странными снами и видениями) на несколько мгновений, как бредящий больной – в окошко временного просветления сознания. Серега огляделся.
Сбоку стоял черный лис, выглядевший сейчас немного расплющенным и растянутым одновременно. Как будто он, Серега, смотрел на него через несколько наложенных друг на друга и искажающих изображение линз. Его морда была на уровне Серегиных глаз… да и весь он стал какой-то близкий, привычный глазу. Хотя и приятного в нем было мало. Лис раскрыл пасть и показал положением головы, что сейчас у них будет настоящая охота. Следуй за мной, сказал щелчок его пасти, ты и твоя самка, и мы поохотимся. И повеселимся…
Стоп! – приказал себе Серега. Я – человек. Он скосил глаза, которые с неожиданной легкостью скосились так, что он ясно рассмотрел волоски у себя на переносице. Волоски рыжевато-каштанового цвета. Слишком густые и слишком длинные для ресниц. Руки! – Он глянул вниз.
Там были лапы. Превращение в лиса произошло. Следуй за мной, опять сказал ему лис сбоку. На этот раз это снова был РАЗГОВОР ЗУБАМИ.
Что ж, пусть будет так, немного нервно сказал сам себе Серега, начинкой пирожка спрятанный в звере. Поохотимся… Лис, которым он стал, нетерпеливо и радостно щелкнул зубами. И кинулся вперед.
Они мчались по полю, то и дело останавливаясь и пригибаясь к земле. Вел их черный лис. Их – это его и коричнево-рыжую, с желтыми подпалинами молодую лису. От нее пахло призывно, но сейчас они были на охоте, и им было не до этого. Время от времени они прятались под прикрытием какого-нибудь кустика. Или просто залегали в высокой траве. Черный лис (их вожак в этой охоте, хотя вожак – это для таких, как они, было неправильно; у таких, как они, нет вожаков… но ради охоты он потерпит) сумрачной тенью выскальзывал вперед. Узнать. Понюхать, что впереди. Потом он возвращался, и они снова тремя тенями скользили по полю навстречу своей веселой охоте. Лучшей охоте. Кормящей охоте. Он тосковал по крикам и жалобным рывкам в своей пасти. По вкусу крови, текущей в рот… в пасть! – прямо из живой еще жертвы. Ах, эти птички. Гуси с ароматным жирком и вкусной печенью. Ах, эти юные ягнята, нежно-молочные, с кожицей, просвечивающей сквозь реденькую шерстку, с тонкими ребрышками, медово хрустящими на зубах. Охота!