Мари стояла посреди коридора и ошеломленно смотрела, как он вешает халат на манекен.
— Тебя правда больше интересует халат?
— Меня даже Максимилиан больше интересует, — честно ответил он, окидывая ее равнодушным взглядом. — Зачем? Тебе больше не надо играть.
Сначала он заметил, как она инстинктивно вскинула руки, чтобы прикрыться, а потом — как на миг искривились ее губы, словно она собиралась заплакать. Виктор улыбнулся и склонил голову к плечу — как весь год учила Мари.
— Котята… — прошептала она, прижав руки к груди. — У нас кошечка была, белая, красивая-красивая… только тощая и грязная… очень грязная…
Она стояла, опустив глаза к полу. Казалась жалкой и больной, точно как бродячая белая кошка. Виктор отстраненно подумал, что никогда, ни в какой одежде, ни в одной роли, она не могла выглядеть более ничтожно, чем сейчас.
Эта мысль ему нравилась. Она была правильной.
— Кошка… родила котят, — шептала Мари, и на ее лице все чаще сверкали слезы. — И мне сказали утопить…
«У-то-пить» с необычно мягкой «т» в конце. Виктор почувствовал подступающее раздражение — она снова пыталась играть, — но на следующих словах ее голос сорвался, и в нем появился незнакомый присвист:
— Маленькие ко-тя-та, с-слепые… Они так ворочалис-сь, скребли-сь… они… тревожились, но еще не с-сильно. У меня всегда были теплые… руки. А потом я переворачивала ладонь, и они падали… только что была рука, теплая, надежная, а теперь… Холодно! — она запрокинула голову, повторяя позу манекена, и Виктор заметил, как слезы ползут по ее вискам, теряясь в волосах. — Можно было так не делать, но мне казалось, что так нечестно — я их убиваю, а убивать надо… чувствуя всю вину, понимаешь? И дарить перед смертью хоть немного… себя, — она усмехнулась и запустила пальцы в волосы. — Я в детстве была честной, котенок.
— Сейчас не ты переворачиваешь ладонь, — заметил Виктор.
— Ошибаешься. Ты ошибаешьс-с-ся, лапочка Виконт, не ты меня сегодня убьешь. Это я тебя убью, только в пос-следнем акте, — прошептала она, со смесью удивления и тоски разглядывая свои руки. — Поверь прес-ступнице со стажем. В конце наши жертвы всегда приходят за нами… Как эти солнца — прощу ли себе с-сама?..
— Я читал газеты, — сообщил он, пробежав кончиками пальцев по теплому деревянному горлу манекена. — Мне нужно сделать все по правилам, ведь Мир-Где-Все-Правильно мы создаем сами.
— И что же будет правильным, котенок?
— Мы играем чужую пьесу. Про человека, который пытает женщин, перед тем, как утопить, — ответил он. — Кто мы такие, чтобы спорить с режиссером, верно? Это он — главный человек в любой пос-становке, не-так-ли?
Ему нравилось, как посерело ее лицо и посветлели глаза, будто от страха разом отступил весь дурман. Но ответила она неожиданно равнодушно:
— Если тебе станет легче.
Она поежилась, бросила быстрый взгляд на халат, а потом развернулась и открыла дверь в спальню.
Включила маленькую лампу в темно-рыжем абажуре и выкатила из-за шкафа вешалку, на которой висели костюмы в черных чехлах, похожих на покойницкие мешки.
— Не станет, — наконец ответил Виктор, садясь на край заваленной бумагами и коробками из-под конфет кровати. — Думаю, для любимой ученицы он сделает исключение.
— Я не его любимая ученица, — усмехнулась Мари, натягивая чулки. — Я вообще не его ученица, просто подельница. А ведь я в это влезла чтобы учиться. Потому что всегда восхищалась спектаклями Ровина. Это для тебя он просто старый извращенец. Ты не видел его «Колодец и маятник».
— Помогло? Ты можешь поставить «Колодец и маятник»?
— Меня в колледже хвалили за любую чушь, которую я делала, потому что боялись моего отца, — продолжила она, игнорируя вопрос. — Он влиятельный человек… И ничему не научили — знаешь ли тяжело видеть свои ошибки и исправлять их, когда на них никто не указывает. Я записывала роли на диктофон, переслушивала и сама исправлялась… А потом меня хвалили, потому я протеже мастера Ровина. Представляешь?
— Риша тоже мечтала учиться, — сказал он, глядя, как она застегивает крючки корсета.
— Жизнь такая несправедливая штука, — огрызнулась Мари. — Надо же, девочка из деревни мечтала о театре. И ты думал, что она посветит со сцены своей провинциальной мордашкой, ею сразу очаруются и тут же возьмут учиться за большие, красивые глаза?!
Виктор изо всех сил старался сохранять спокойствие. Никогда еще ледяные усмешки и манерное высокомерие Виконта не давались ему так тяжело.