Но даже из этого калейдоскопа красок и эмоций Мартин успел почувствовать, каким человеком стал Виктор. Эмоции растекались градиентом — от ледяной жестокости, от физической жажды причинения боли, похожей на забивший горло и исцарапавший пальцы песок, до смолянистой тоски, заливающей сознание. От нее рождался в груди животный вой, и вырывался из горла придушенным хрипом. Мартин никак не мог подавить в себе сочувствие, когда ощущал такое отчаяние. Что-то рвалось в нем, сжатое за горло ледяными пальцами долга и морали, придушенное реальностью, и все же неистребимо бьющееся в сердце.
Но были другие воспоминания, утопившие любовь черным и обжигающим.
…
Девушка в белом пуховике и красной шапке. Ее зовут Дара, и она не любит, когда ее зовут Дашей. Она похожа на Ришу, словно ее родная сестра. Виктор не любит ее. Не может заставить себя любить, и все чаще испытывает раздражение, чувствуя, что заменяет то, что ищет подделкой. Он всегда был чувствителен к любой лжи, и это колючее ощущение неотступно преследует его, когда Дара рядом.
Воспоминание — поцелуй в неверном свете уличного фонаря, девушка счастливо улыбается и смахивает пушистые снежинки с ворота его пальто. Виктор прижимает ее к себе и впервые думает о том, что ненавидит эту девушку. Что она лжет ему самим своим существованием.
Мартин не мог понять, где в этом хаосе кончаются воспоминания о прошлой жертве и начинаются воспоминания о новой. Он хотел знать, что случилось с Дарой, но ему уже был известен конец истории — Виктор убил ее. Мартин видел его стоящим над телом на берегу реки. Видел, как в серых волнах растекался красный цвет.
Эти воспоминания были ему нужны. Он тоже был виноват в смерти Дары, как человек, воспитавший убийцу и не сумевший ему помешать.
Но сейчас настоящее значение имели другие воспоминания. Что за странная девушка по имени Ника, не желающая бежать из этого стерильного белого ада.
…
Новое воспоминание — Дара что-то кричит ему. Ее лицо искажено настоящей, неподдельной злостью, и по лицу текут слезы, смешанные с тушью, отчего кажется, что девушка плачет смолой. Она срывает с шеи кулон на серебряной цепочке — Мартин успевает разглядеть серебряную веточку лаванды с лиловыми камнями. Успел заметить, что Даре не идет этот цвет. Его всегда любила Риша, а Дара, хоть и была на нее похожа, оказалась совсем другим человеком. Ярче, жестче, импульсивнее, без Ришиной мягкой виктимности.
…
Следующая картинка снова слишком интимна, чтобы на ней останавливаться, но Мартин успевает заметить, что Дара закрывает глаза, а Виктор пристально вглядывается в ее лицо и улыбается. Мартин чувствует, как улыбка давит на скулы и обнажает зубы. Он знает эту улыбку — она меньше всего подходит моменту и напоминает животный оскал.
…
Новое воспоминание, только теперь не о Даре. Виктор сидит в кресле в углу комнаты и курит, стряхивая пепел прямо на пол. Перед ним, на углу незастеленной кровати сидит женщина, которую Мартин узнал с большим трудом. Болезненно худая, с изможденным лицом, которое она не пыталась скрыть косметикой, с волосами в которых виднелись частые пряди седины. Волосы были убраны в неряшливый узел на затылке. Но гораздо больше Мартина насторожило то, как она была одета. На ней мешком висело темно-зеленое платье в крупный белый горох. Платье на талии было перехвачено широкой белоснежной лентой, а под широкой юбкой-солнцем виднелся жесткий подъюбник. Женщина будто пыталась выглядеть образцовой домохозяйкой с американских плакатов пятидесятых, но была похожа скорее на городскую сумасшедшую.
— Я вернулся, ты права, — Виктор, видимо, продолжил начатую ранее фразу. — Послушай, я буду с тобой честен. Как и с остальными… членами этой… семьи. — он ядовито усмехнулся, щелчком отправив окурок под кровать, и достал из пачки новую сигарету. — Мне не нужен глянец, что ты пытаешься навести. Не нужно варить кофе по утрам, звать меня «сынок», и эту жуткую тряпку можешь убрать обратно в шкаф, и ностальгически вздыхать по ней сколько угодно, только ради всего святого, не надевай ее на себя. Она отвратительна. И она не сделает тебя моей матерью. Не сделает тебя женщиной. Зачем ты сейчас пытаешься натянуть на себя образ, который не даже не представляешь?
— Сынок, — шепчет женщина, подаваясь вперед.
— Я же сказал тебе — не зови меня так, — устало отозвался Виктор.