«Возьми портмоне в ящике, там документы и деньги», — остановил его Виктор. Голос его был печален и полон смирения.
Мартин подошел к столу и выдвинул ящик, который на этот раз не был заперт. Бумаги. Ежедневник. И нож с желтоватой рукоятью.
«Портмоне под бумагами», — глухо сказал Виктор.
Мартин отодвинул бумаги в сторону, забрал портмоне и закрыл ящик, не глядя на нож.
«Это было подло. И слишком жестоко, даже для тебя».
«Я знаю… знаю. Возьми гарнитуру в верхнем ящике стола».
«Что?»
«Гарнитуру. Наушник. Сможешь говорить со мной вслух, и никто не сочтет тебя сумасшедшим».
Мартин, кивнув, надел наушник. Он ничему не удивлялся — если в его деревенском детстве не было таких вещей, это не значило, что их не было сейчас.
«Что сейчас за время года?»
«Лето», — глухо отозвался Виктор.
«Где ключи?»
«В кармане другого пиджака. Зеленого…»
«Серьезно?»
В шкафу висел темно-зеленый шерстяной пиджак, удлиненный, с широкими обшлагами. Мартин, усмехнувшись, снял его с вешалки. В кармане обнаружились ключи с брелоком в виде якоря.
Не сказав ни слова, Мартин вышел из комнаты.
— Вик? — раздался с кухни незнакомый голос.
«Это Оксана. Выходи, не оборачивайся», — презрительно бросил Виктор.
Мартин хотел остановиться, но потом передумал. Он понятия не имел, о чем говорить со своей младшей сестрой и какие вопросы задавать.
Он вышел в подъезд и захлопнул дверь, словно отрезая все, что происходило в этой квартире. К его большому сожалению, сделать этого по-настоящему он не мог.
— Хорошо. Теперь я жду ответов.
«Идет. Спрашивай, я честно тебе отвечу», — покорно сказал Виктор.
— Расскажи мне о Нике. Как вы познакомились? Кто она такая?
Мартин вышел из подъезда и остановился, щурясь от солнечного света.
«Когда я начал пить те таблетки, я свято верил в то, что они подействуют. Сразу. Убедил себя, что иначе быть не могло. Поверил Дмитрию безоговорочно — я знал, что никакими препаратами не запру тебя так надежно, как верой в то, что ты заперт. Но скоро понял, что не могу один».
Мартин шел по улице, слушая голос Виктора и почти не глядя по сторонам. Он никак не мог отряхнуться от липкого, омерзительного чувства, которое испытывал Виктор, упиваясь чужим страхом и беспомощностью. Пропустив это чувство через себя, Мартин словно испачкал и свои руки и теперь не мог заставить себя сделать хоть что-то, чтобы осознать, что жив. Что его заточение наконец окончено, что мир вокруг полон света и ярких красок, что есть ветер, который касается его лица, и запах цветов, которые высажены вдоль дома. Смех детей на площадке и пение невидимых в кронах деревьев птиц — все это было способно излечить его от прикосновений темноты, в которой он провел столько времени. Но что излечит его от безумия и жестокости, к которым он теперь тоже причастен?
«И тогда я стал тебя искать», — продолжил Виктор после паузы.
Мартин не следил за тем, куда шел. Он успел только подумать, что, отдаваясь привычкам Виктора может прийти куда-то, где ему не хотелось бы оказаться, но эта мысль погасла так же быстро, как появилась. Какое это имело значение?
«Тебя… того, кем ты был, а не того, кем стал, после того как я тебя предал. Я искал тебя в своей сестре. Не знаю, с чего я решил, что она станет моей тенью — у меня тогда не все в порядке было с головой. Я мог бы ее сломать под себя, заставить, запугать. Но мне не нужна была такая любовь. Я пришел к ней искаженным злостью, готовясь бросаться в неведомо какую битву — и понял, что никакой битвы нет. Есть моя мать, о которой нечего даже говорить и две сестры. Одна не смогла сделать для другой то, что ты сделал для меня. Я не хочу смотреть на Оксану и избегаю ее не потому, что она глупа и оскорбляет мое чувство прекрасного, хотя это, конечно, так. Она напоминает мне, кем я мог бы стать без тебя… и как я обошелся с тобой, взяв все, что мне требовалось».
— Не надо мне зубы заговаривать. Останься наши разногласия между нами — я бы понял. Тебе было больно, тебе хотелось делать больно другим — хорошо, делай больно мне. Запирай меня, говори, что это я виноват, забери у меня все, что можешь забрать и заставь меня отдать остальное. Но ты решил идти дальше. Начав еще там, с Ритой и Мари, ты продолжил втягивать в свои игры других людей. Эта девочка, Ника — ты думаешь, я не вижу, как ты ее покалечил?
«Я ее не трогал…»
— Неужели? Или ты думаешь, что, если ты не сломал ей обе ноги, чтобы она не сбежала — это не считается?
«Хорошо, хорошо я… но ты не понимаешь. Если ты думаешь, что я нашел ее намного в лучшем… состоянии, чем она сейчас, то ты ошибаешься. Я дал ей… смысл. Который она, между прочим, так мучительно искала».