– Я встречусь с ними, если соглашусь следовать за тобой к звездам?
– Да, встретишься, хотя я еще не всех нашел. Ты многому научишься у них, а они – у тебя.
Вулкан посмотрел на песок, собравшийся вокруг его ботинок. Пустыня снова пришла в движение. Вскоре она проглотит этот гребень, а где-то появится другой.
– А их миры похожи на Ноктюрн?
– Имеешь в виду, такие же суровые и прекрасные? – спросил Император. – Некоторые – да. Некоторые из твоих братьев – короли, другие – ученые, вожди, рабы… – его взгляд обратился к Вулкану, – даже кузнецы.
– Что они подумают обо мне? Смогу ли я по-настоящему ощутить братскую связь с ними? А они со мной?
Император улыбнулся.
– Давай расскажу о Феррусе.
Горгон ухмыльнулся. Гримаса получилась совершенно безобразной для его мрачного лица.
– Он свиреп, – сказал примарх Железных Рук. Его голос был таким же суровым и грубым, как и внешний вид. Зарубки на черной броне кое-где обнажали голый керамит, хотя опалины от огня были едва заметны. – Судя по тому, как ты его описывал, я думал…
– Ты не ожидал увидеть воина, – сказал Император. Его позолоченные доспехи светились. Он стоял на разрушенном холме, не из-за того, что Ему была нужна возвышенность, чтобы выглядеть величественно. Его внешность и мощь говорили сами за себя. Несмотря на сражения, Он выглядел безупречно. Такой же сияющий и ужасающий, как ядерный рассвет.
– Я ожидал кузнеца, но он – разрушитель.
Большинство земель за пределами крупных городов Ранкнара превратились в пепел. Бомбардировка длилась несколько дней, ослабляя оборону туземцев, но надежды Императора, что их силы будут разбиты, не оправдались. Когда пришло время имперского наступления, оно пронеслось по всем шести континентам подобно безжалостному урагану. Но Ранкнар по-прежнему держался, поддерживаемый своей порочной верой, послужившей для Империума причиной для объявления войны на истребление.
А затем Император выпустил Своего Дракона, и земля запылала. Только тогда, медленно пожираемый огнем, Ранкнар проявил хоть какие-то признаки поражения.
– Я то думал Волчий Король неистовый, – признался Феррус, восхищаясь несдержанным духом своего новоявленного брата, – но это… Где ты нашел его?
– На мире-смерти, – сказал Император. Его пронзительный взгляд видел больше и дальше, чем кто-либо на поле битвы и второй линии, где Он стоял со Своим сыном Феррусом Манусом. – Пожираемым огнем.
Феррус рассмеялся.
Они наблюдали с разрушенного холма. Солдаты и бронетанковые дивизионы выстроились перед ними, готовые к приказу Горгона. Его воины, его Железные Руки. Дракон вел роту легионеров и несколько когорт армейской ауксилии. До них доносился запах двигателей и горячего металла от бездействующей артиллерии и тяжелых боевых танков, но к тому времени, как он достигал кипевшей менее чем в сотне метрах битвы, его подавляла вонь пота и смерти.
Феррус нетерпеливо сложил серебряные руки на груди. Они мерцали жутким блеском, покрывавший их металл был таким же удивительным, как и загадочным. Громадный боевой молот – дар Фулгрима – покоился на бронированном плече, и Горгон жаждал снова залить его кровью. Пока что примарх будет выполнять приказ отца. Он наблюдал, позволив Дракону дать волю разрушению. Феррус подозревал, что сегодня проверяется не только его новообретенный брат.
– Настоящий дракон, как внешне, так и по темпераменту, – сказал он, намекая на дикарский, украшенный зубцами боевой доспех Дракона.
– Ты его многому научил о своем искусстве, Феррус? – спросил Император.
– По правде говоря, ничему. В этом смысле ему не нужна помощь. Когда я пришел в кузню, его не было, как и доспеха.
Император улыбнулся, словно радуясь Своей работе.
– Твоя оценка?
– Чересчур напыщенный, но, кажется, хорошо послужит.
– Я о нем, а не о его доспехе, Феррус.
Ответу Горгона предшествовали поднятая бровь и понимающий рык
– Он сражается как медузийский ур-вирм. Они все похожи на места, откуда вышли?
– Нет, он – уникальный. Как и ты.
Феррус не осознавая того, сжимал и разжимал серебряные пальцы. Примарх кивнул.
– Он производит впечатление, – признался Горгон, но затем вернулось пренебрежение, – но Русс с Гором, даже Фулгрим, не уступят ему в доблести. Я не вижу ничего особенного в нем.