Когда поезд вкатился на станцию Торня, уже начинало смеркаться. На площади перед станцией, где она столько раз, приезжая на каникулы, среди экипажей с дегскими, игарскими, силашбалхашскими табличками обнаруживала знакомые головы кертесовских лошадей — Дамы, Сивого, Бономо, к воздуху теплого майского вечера, к ржанию лошадей, стоящих в длинной тени станционных построек и вслушивающихся в фырканье паровоза, к скрипу подкатывающих и затем, нагрузившись людьми и узлами, отъезжающих повозок сразу же подмешались знакомые милые флюиды; хотя воздух был полон то оседающей, то вновь взметаемой пылью, запахами навоза и дыма, Агнеш дышала и не могла надышаться. Экипаж, тот самый, что минувшей осенью, увязая в грязи и постанывая, вез их с отцом в Фарнад, отмытый до черного блеска, стоял теперь в компании крестьянских бричек, хотя и чуть поодаль от них, в тени склада, и пусть в его спицы еще не были вплетены цветы, однако миртовый букетик, прикрепленный на кнут, молодцеватая поза и улыбка всегда такого сухого Яноша уже возвещали о завтрашнем событии, на которое ему предстояло свозить приезжих гостей. Экипаж этот дядя Дёрдь купил прошлым летом, как считала родня, для того, чтобы достойно принять сватающегося к Бёжике пештского жениха, Лацковича, который в последний момент дал отбой. Правда, Кертесы это отрицали, связывая покупку экипажа с выборами, тем не менее дядя Дёрдь, словно косвенно признавая правоту зятьев, которые тоже могли бы набрать средств на такой экипаж, но считали его не подобающим сельскому хозяину, никогда в него не садился, даже младшего брата приехав встречать на обычной крестьянской бричке. Однако теперь, когда Бёжике выходит за священника и скандал с Лацковичем забывается за радостной суетой близкой свадьбы, экипаж мог уже не таясь, бросая вызов всему миру, подкатить к станции по скрывшему весенние колдобины ковру пыли, и Агнеш, из больничного мира окунувшись сразу в тюкрёшский, с некоторой даже гордостью приняла к сведению, что вот уже и за ней (не важно, с чем это связано: с тем ли, что она почти врач, с тем ли, что первая подружка невесты) присылают такой экипаж. В приветствии Яноша тоже слышалась некая новая интонация, в которой было и сознание удобства езды в экипаже, и новая степень почтения к гостье. Янош нисколько не походил на кучеров театральных спектаклей: он был сух, молчалив и даже парнем экономил движения так же, как сейчас, когда (Агнеш недавно с изумлением об этом узнала) стал человеком женатым; однако с тех пор, как дядя Мареккел ушел в армию, попав в батальон ее отца, Агнеш уже его, Яноша, свойства вкладывала в старое свое представление о «кучере», так что сейчас, когда он позволил себе нечто вроде улыбки под слабо обрастающей верхней губой, она восприняла это как гораздо более существенный признак праздничного настроения, чем мирт на кнуте или даже сам экипаж.