Время шло незаметно; Агнеш и Денеш дружелюбно препирались, вырабатывая их личный жаргон, в котором был и легкий флирт дружки с подружкой, и отношения между врачом и ветеринаром. Янош, пуская лошадей на улице проезжаемых деревень в парадный галоп, затем давая им отдохнуть и остыть в прохладе меж зарослями кустарника, упражнялся в пользовании ручным тормозом на Хордовёлдском спуске и лишь более неподвижной, чем обычно, спиной выдавал, что, навострив уши, внимает беседе, состоящей из мало понятных ему игривых намеков, врачебных словечек, сопровождаемой краткими вспышками смеха и вполне соответствующей тому блаженному состоянию, в котором проводят жизнь эти юные господа. Уже основательно стемнело, когда, после триумфальной скачки, на минуту заставившей погруженную в процеживание молока и поение лошадей деревню обратиться слухом к улице, они остановились перед домом Кертесов. Однако в тенях, появившихся навстречу с галереи, из сарая, из глубины двора, вибрировала все та же радостная взволнованность, которой под приятное покачивание рессор незаметно заразилась от своего спутника и Агнеш. Глаза дяди Дёрдя сощурились еще дружелюбнее, чем обычно, когда он прижимал к ее щекам влажные свои усы; тетя Юлишка, обняв, против своего обыкновения, Агнеш за плечи, словно подавила рыдание; даже Эржи, служанка, которая в таких случаях наблюдала сцену встречи издали, подошла к крыльцу, так что Агнеш и ей пожала руку, даже чуть не поцеловала ее в темноте; обезумевший от впечатлений Пагат так неистово рвался облизать лицо Агнеш, что она несколько минут чувствовала на груди тяжесть его лап; одна лишь бабушка, когда Агнеш освободилась от ее платка и влажного беззубого рта, спросила: «А что папочка?» Так же удивленно-недоверчиво, как в ноябре спрашивала про мать. Агнеш, барабаня заготовленный текст про экскурсию и собранные деньги, следила за еще одним, округлым силуэтом, который, отделившись от столба на галерее, почтительно ждал, когда до него дойдет очередь поздороваться. Рука Агнеш попала в слишком большие, мягкие ладони; поцелуй был пока преждевременным, целовать же руку даме духовному пастырю не приличествовало, так что расположение свое и новые родственные отношения он выразил этим своеобразным долгим рукопожатием, каким мог бы приветствовать забредших в дом дальних родственниц.
Как только стих радостный шум, все сели за ужин. Тетя Юлишка оправдывалась, что за приготовлениями к завтрашнему дню может предложить дорогим гостям лишь скромный ужин; в круглом блюде были поданы цыплята с клецками в сметане, в другом, продолговатом, — колбаса и котлеты; ноздри Агнеш, за все два месяца в больнице не вбиравшие столько вкусных запахов, радостно трепетали, ей пришлось сделать усилие над собой, чтобы глаза ее относительно равнодушно взирали на дразнящие красно-белые лужицы жира со сметаной и на вылезшие из-под лопнувшей колбасной кожицы бугорки зажарившейся начинки. «Ну, что скажешь? Какого я дружку тебе устроила?» — попробовала игриво пошутить (чем она никогда прежде не занималась) Бёжике, как бы заглядывая вперед, в те времена, когда она, как достигшая семейного благополучия жена священника, будет подыскивать женихов оставшимся без пары родственницам. «Да, мы уже подружились», — с искренней теплотой посмотрела Агнеш поверх цыплячьей грудки на аккуратные черные усики, на которых поблескивала сейчас капля сметаны. «Мы думали, два врача, звериный и человечий, найдут общий язык», — сказал дядя Дёрдь, который редко позволял себе столь пространные шутки, а потому тут же наградил себя хрипловатым смешком. «Вот если бы еще… — начала было Бёжике и закусила язык. — Она уже знает?» — заговорщически посмотрела она на Денеша. Но тот приложил палец к губам, рядом с каплей сметаны. Пантомима эта относилась опять же к загадочному приятелю Денеша. «Можешь представить, как меня любопытство грызет — кошмар», — поддержала Агнеш их маленький заговор, этим «кошмаром» делая некоторую уступку оставленным позади годам легкомысленного девичества. Тетя Юлишка, убедившись, что у всех есть огурцы и маринованные фрукты, заговорила про свадьбу: «Агнешке удивилась, наверное, почему мы на пятницу венчание назначили; мы-то хотели в троицын день, да Йожеф (тут она застенчиво, почти влюбленно покосилась на зятя-священнослужителя) не пожелал в такой большой праздник оставлять свою паству на кого-то другого». — «Да, мне хотелось, чтобы моя Бёжике уже будучи женой священника слушала святую проповедь», — отозвался жених. Полнота и этот звучный, даже гулкий голос позволяли видеть в нем уже преподобного отца, хотя в его поведении что-то еще сохранялось и от упрятанной под нарочитую скромность манерности иных молодых капелланов. Все взглянули на улыбающуюся Бёжике, на лице у которой сияющий триумф и застенчивое упоение всеобщим вниманием прогнали в ямки щек затаенную тревогу; перед глазами каждого возникла одна и та же картина: Бёжике, прошествовав между шеренгами девочек-школьниц, обогнув алтарь, мелкими шажками идет по кирпичному полу церкви в гудении гимна, возносимого Святой Троице, к предназначенному для жены священника месту и старательно вливает в песнопения свой тоненький голос, а этот полный, красивый человек, ее муж и повелитель, к концу взметнувшегося под самый купол песнопения, точно соразмерив время восхождения по ступеням с длиной стихотворных строк, поднимается на кафедру над ее головой и, дождавшись, пока в рядах стихнет кашель, произносит первую в своей женатой жизни проповедь, в виде приправы вплетя в нее, может быть, и намек на новое свое состояние, а заодно испросив у небес благословения тем счастливым, кто, внимая сердцами своими божьему глаголу, начинает сейчас строить свое гнездо. Да, великая это вещь и великое счастье для Бёжике! Вобранное с цыпленком в сметане или, скорее, разбуженное им тюкрёшское мировоззрение даже Агнеш заставило проникнуться значением завтрашнего дня, и, чтобы показать, насколько она рада за Бёжике, она бросила на ее смущенное и торжествующее лицо полный любования взгляд. «Значит, это твоя последняя ночь дома?» — спросила она и сама тут же покраснела немного. Она подумала о том же, что и все за столом: и родители, и Бёжике, и, может быть, сам жених, — о том, как у них, у этого крупного, выстланного изнутри мягким голосом человека и хрупкой, по-птичьи тонкой Бёжике, произойдет то, о чем — хотя ведь все вертится вокруг этого — она, кроме латинского названия, почти ничего не знает.