Могут возразить, что литературе, связанной с нынешним рабочим человеком, не хватает художественных достижений. Однако неправомерно сравнивать литературу о прошлом и о современности. Да и, кроме того, есть в ней особое преимущество активности, заинтересованности, жгучей проблемности окружающей нас жизни.
Литература, посвященная заводскому труду, его красоте, его романтике, почти не имеет традиций. Она создана главным образом уже в советское время. Начиная с «Цемента» Гладкова и вплоть до «Битвы в пути» Галины Николаевой она набирала свои высоты и ныне, как мне кажется, начинает осваивать качественно новую для себя сферу, связанную с НТР, с бурными изменениями внутреннего мира трудового человека. Мне вспоминаются книги молодых: Антропова, Скопа, Курчаткина, Тублина, Солнцева, Бондаренко, Мусаханова, Константиновского (я называю лишь то, что читал). И даже эта малая часть той литературы, какая существует, порождает ощущение новой волны и подъема многообещающего.
Тут я хочу остановиться на наиболее близкой и милой моей душе литературе, связанной с наукой и учеными. Я вовсе не собираюсь отстаивать ее специфику. Любое деление литературы по профессиям вызывает активные наскоки, суть их состоит в том, что нет литературы деревенской, литературы рабочей, а есть, мол, литература о человеке. И тем не менее я выискиваю на книжных полках и книжных прилавках книги и романы об ученых. Они меня интересовали и интересуют. Их не так много. Я перечитываю «В маленькой лаборатории» Найджела Бэлчина, «Эроусмит» Синклера Льюиса, книги Митчела Уилсона, Каверина, Грековой, Крона, я беру сборники «Пути в незнаемое» — интересное издание, где жизнь науки раскрывается достоверно, изнутри. Я люблю перечитывать «Скучную историю» Чехова…
Мир ученых не есть какой-то особый мир избранных людей. Через него наглядно выявляется творческая сущность человека. Ученый, будь он большой или малый, — это борец, стремящийся создать новое, одолевающий старые догмы, человек, который живет в завтрашнем дне. В его деятельности, может быть, внешне невыразительной, существует богатейший спектр чувств, взлеты и неудачи, приключения, мысли, поиски тайны. Конечно, трудно раскрыть эту внутреннюю жизнь духа, не упрощая, не вульгаризируя, сделать ее понятной, близкой читателю. Особенно трудно это сегодня, когда ученый, любой научный сотрудник, работает в большом коллективе, когда он совершает малую часть работы, связанную с большой проблемой. Но, изображая коллектив в целом, все-таки главное внимание литература уделяет личности, рассказывает об отдельном человеке. Да и какая бы ни была коллективность в работе, ценность личности, ценность таланта остается прежней, может быть, даже повышается. Известный советский геолог Мейен заметил, что есть теоремы Коши, Колмогорова, Пифагора, но нет теорем математического института. Сам акт творчества остается индивидуальным. Открытие происходит в мозгу одного человека.
Полезно вспомнить, что художественная литература никогда особенно не преклонялась перед наукой. Она относилась к науке с разумным скептицизмом. Можно вспомнить и «Фауста», и того же Чехова, и Толстого, и Свифта, и Щедрина, и Достоевского. Стремление к просвещению — это одно, а что касается образа самого ученого, культа ученого, то здесь царил тот здоровый критический подход, которого, на мой взгляд, не хватает нашей литературе. Наше восхищение, связанное с НТР, с возможностями и размахом современной науки, мы невольно переносим на ее творцов. Мы не хотим замечать ограниченности узких специалистов, подчас их бескультурья, делячества, мы уходим от обстановки псевдонауки, от явлений, связанных с погоней за званиями, степенями, с борьбой честолюбия и тщеславий.
Разумеется, ученому не обязательно увлекаться поэзией, музыкой или живописью. Ученый вполне может ограничить себя теннисом или альпинизмом. Возможно, ученый, не знающий ни истории, ни живописи, будет хорошим ученым. Однако это справедливо, пока мы рассматриваем этого ученого изолированно, отдельно. Когда мы берем его не как ученого, а как личность, во взаимодействии с людьми, тут требуются иные оценки. Нравственные критерии общения требуют развития совести, души и думания.
В одной из дискуссий Виктор Розов сказал, что НТР воздействует на искусство, рационализируя его. Рациональность ставится искусству и литературе в упрек. Так же, как рационализм ставится в упрек человеку. Как будто рациональность исключает в человеке эмоциональный мир, богатство чувств и восприятий. Думаю, что в этом «или — или» есть узость и даже опасность наших критических оценок и требований. Мы слишком высокомерны бываем к рациональности, к расчетливости. Хотя на самом деле в жизни очень широко пользуемся этими качествами. Однако считаем, что бережливость, допустим, или распланированность жизни — качества чем-то зазорные, и почти не имеем в нашей литературе героев деловитости, практичности, коммерческого таланта.