Тем не менее, сейчас этот человек вызывал у него доверие. Возможно, причиной было то, что он являлся единственной надеждой рода Бадлмер на жизнь в Париже. Лорду удалось установить торговые связи в Лондоне, но Франция все ещё оставалась в стороне, ведь после смерти отца у сына было слишком мало опыта, и он не смог удержать имущество родителя здесь, за что чувствует вину и обязанность всё исправить.
Закончив с ещё парой бумаг, Хайвэл вновь поднял глаза на Фролло. Судья сидел в непринуждённой позе и внимательно смотрел за действиями мальчишки. Поймав на себе его карий взгляд, Лорд готов был провалиться под землю.
— Мальчик мой, — голос Клода был также спокоен и монотонен, — тебе стоило больше проводить времени с Виктором. Мечтательность матери не поможет в торговле.
Лорд отвёл взгляд в сторону, пытаясь осознать значение слов судьи. Он не понимал его намерений. Хотел ли судья помочь ему, поставить его на правильную дорогу, или же хотел поразить его своим высокомерием и вредностью? В теле голубоглазого сейчас сидел маленький мальчик, который уже не впервые слышал эту фразу от Клода. Жалкий мальчишка, который всегда придумывал оправдания своим опрометчивым поступкам.
— Да, пэр, конечно, — Хайвэл встал из-за стола и вновь посмотрел на судью, который с некой рутиной складывал бумаги. — Но благодаря мечтательности можно найти выход в любой ситуации, разве я не прав?
— Ты путаешь воображение с мечтательностью, дитя, — Фролло расплылся в самодовольной улыбке и, положив бумаги на стол, направился в сторону юноши, — Мечтательность мешает думать, а воображение способствует поиску новых решений.
***
Первые лучи солнца озарили окно-розу, разноцветные стёкла которой отбросили на пол собора сотни радужных огоньков. Они медленно танцевали в ещё лишь просыпающемся доме Господа. Яркие красные свечения, подобные пламени падали на чёрное одеяние судьи. Он стоял на достаточно большом расстоянии от алтаря в ожидании утренней службы. Разум его летал между ярусами Нотр-дама, пробегал сцену Страшного суда, статую благословенной Марии, проскакивал между вытянутыми скульптурами царей.
Фролло не имел привычку посещать церковь по воскресеньям или в любую свободную минуту, он привык молиться дома, где нет посторонних глаз. Мужчина пытался придерживать образ демона Дворца Правосудия за собой, с чем он хорошо справлялся. Молитва для него была чём-то интимным, люди не имели право чувствовать его слабость, видеть его душу, раскрытую перед Господом. Но этот день стал исключением. Клод находился в церкви ещё до восхода Солнца. Все это время он пытался подобрать правильные слова для молитвы об упокоении души друга.
Час шёл за часом, и в собор уже начали приходить люди, но ни один не посмел приблизиться к нему хотя бы на один шаг. Каждое слово судье казалось неправильным, казалось недостойным его друга, слишком низким для него.
Картина, складывающаяся в Нотр-Даме была весьма забавной. Толпа прихожан собралась у левой стены собора, а по правую сторону стоял лишь один судья, которого, если честно, это ни капли не волновало. Он стоял с закрытыми глазами, пытаясь сосредоточиться на собственной молитве, на только своём прошении, на своих четко выстроенных словах.
Мёртвую тишину развеяли первые звуки органа, заставившие забиться изуродованное сердце судьи быстрее, послышались голоса церковного хора, раздались шаги архидьякона, готовившегося к утренней молитве.
Подготовленные слова лишь ждали своего момента, но взгляд судьи упал на девичий силуэт, прекративший движение лишь в метре от него. Тонкая, почти костлявая фигура была облачена в серое блио с туго завязанным поясом на талии; маленькая голова её была слегка наклонена, а глаза закрыты; изящные кисти соприкасались друг с другом с некой осторожностью и необычайной сосредоточенностью, в то время, как рукава одеяния, расширяющиеся к низу словно колокол, касались пола.
Клод украдкой рассматривал женское лицо цвета фарфора, слегка закрытое черными локонами, которые содрогались от её шепота, подобно молодой листве деревьев. Он смотрел на родинку над её тонкими губами и слабо прикрытые глаза с пушистыми ресницами. Розовые уста повторяли одни и те же движения, но текст не выглядел заученным, он будто бы исходил из самой глубины человеческой души, от самого сердца. С каждым словом голос девушки становился все сильнее, громче и вскоре судья уже мог разобрать её прошение:
— Позволь лицезреть их в блаженстве вечного света. Через Христа, Господа нашего…
Молитва брюнетки не была похожа ни на одну остальную, хотя слова и были записаны в молитвеннике каждого верующего. Мольба жителей Парижа была лицемерна до такой степени, что никто из них даже не понимал в чём заключался её эгоизм. Люди будто бы приходили в собор для того, чтобы постоять, послушать и получить своё законное прощение, но никто не вдумывался в слова молитвы, в её произношении. Их мысли, их сердца не молились.
Сейчас же, слыша голос девушки, тихая музыка которого расплавленным серебром проникала в самые недоступные глубины его души, он понимал насколько слабо его сердце, осознавал, что оно умирает медленной духовной смертью. Быть может, именно в устах незнакомки, в её мягком голосе и молитве заключался секрет исцеления души.
========== Часть 3 ==========
Глупец.
Был прохладный майский вечер. Клод не так давно освободился от своих обязанностей и уже по обычаю находился в соборе. Он медленно поднимался на колокольню, держа в руках небольшую корзину с едой. Судья с необычайной лёгкостью преодолевал ступени здания, число которых близилось к четырёмстам.
За последние двадцать лет мужчина успел выучить архитектуру Нотр-Дама наизусть. Он знал точное количество шагов необходимых для того, чтобы взобраться на колокольню, был способен назвать каждый колокол по имени, судья настолько привык к этому зданию, что каждый кирпич, каждая неровность были ему знакомы. Возможно, он даже знал причину их появления.
По пути наверх башни в его голове крутились самые разные мысли, о предстоящем празднике, на котором он просто обязан присутствовать против своей воли, о Хайвэле, вовсе не желающем воспринимать всю серьёзность торговли, для юноши это всего лишь игра, правила которой ему неизвестны. Но также его голова была занята девушкой, которая испарилась настолько быстро, насколько и появилась перед ним на молитве.
Судье удалось вспомнить, что он видел её на сцене театра, но был слишком занят собственными мыслями. Даже единственное упоминание о ней в разуме Фролло вызывало неприязнь, отвращение. Он с большим удовольствием выбросил бы её образ из головы при первой возможности, но было что-то в музыке её тихой молитвы, в скромной непринужденность её осанки или непостижимой легкости походки, что ставило рассудок на второй план.
Преодолев очередную ступеньку, Клод открыл дверь и осмотрел помещение, пытаясь найти пасынка, но взору его предстали лишь химеры, которые имели свойство перемещаться время от времени. Карий взгляд судьи внимательно рассматривал каждый угол убежища в то время, как он направлялся к столу с «маленьким Парижем». На копии колокольни Собора Парижской Богоматери стояла деревянная фигура девушки, облачённая в серое блио.
***
— Элисон, я не уверен, — Произнёс Квазимодо с неким опасением в голосе, — Я не уверен, что это хорошая идея.
Горбун, облачённый в чёрный плащ, стоял на пороге небольшого особняка и смотрел на стройный силуэт молодой девушки, чьё бледное лицо озаряла искренняя улыбка. Смотря на неё, молодой парень чувствовал заботу и все его сомнения готовы были раствориться в воздухе.
— Не бойся! Здесь никого нет, — Уверенно заявила юная особа и протянула руку спутнику, — Или ты не доверяешь мне? — она шутливо выпятила нижнюю губу и опустила зелёные глаза.
— Нет, что ты! — Его глаза раскрылись от испуга, а руки стали нервно поправлять плащ, желая скрыть своё безобразное лицо, — Ты… ты шутишь, да?
Звонарь не умел взаимодействовать с людьми, поэтому, общаясь с девушкой, он чувствовал себя достаточно неловко. Каждое движение, жест, слово казались ему неправильными. Он до сих пор чувствовал вину за то, что находился сейчас не в соборе, боялся, что хозяин узнает об этом, опасался огорчить его. Пожалуй, Квазимодо за всю свою жизнь общался только с судьёй, архидьяконом и химерами, а сейчас перед ним стояла юная девушка и протягивала ему свою руку, словно близкому человеку. Он не знал о чём говорить с ней, ибо содрогался от одной мысли, что может случайно обидеть её.