— Кажется, там узел, — добавила девушка, попутно перебирая свои пальчики. Ей и прежде было достаточно сложно говорить с судьей, она, наверное, даже не вспомнит момент, когда спокойно вела диалог с ним. Одно его присутствие вызывало волнение, что с потрясающей силой накатывало на неё, а теперь ещё, после письма, к всему букету далеко не положительных эмоций прибавилось и неудобство.
— Это было необдуманным решением, — Фролло аккуратно ослаблял шнуровку, борясь с желанием прямо сейчас с силой дёрнуть за края ленты, тем самым затянуть корсет ещё сильнее прежнего, заставить Теа вскрикнуть и прочитать ей целую лекцию о том, почему личные письма называют «личными».
— Узел? — вдруг глаза её широко распахнулись, — Я не специально его завязала.
— Причём здесь узел?
— Клод, объясните, что происходит с Вами? — голос её плохо слушался и было чувство, будто ей тяжело дышать, — Я получила Ваше письмо и оно ввело меня замешательство. Я была одна вместе со всеми своими переживаниями, сомнениями, которые не уступали сну, мешали выступать. Читать его было настоящей мукой. Вы писали, что все месяцы добивались моей любви и все Ваши поступки были лишь для того, чтобы возбудить моё чувство к Вам, но почему же, как только я привыкала и тянулась к Вам, Вы медлили в нерешительности? Может, в Вас появлялся суеверный страх, а в голову вбирались принципиальные сомнения, но разве это зовётся любовью? Именно поэтому я беру на себя смелость спросить — правдиво ли письмо? Нет, не нужно со мной соглашаться, я хочу услышать то, что Вы в действительности чувствуете ко мне. Я хочу, чтобы Вы сказали все те нежные слова, смотря мне в глаза, а не на лист бумаги.
Сразу за речью последовал глубокий вздох девушки, что пыталась привести сознание в нужное русло. Кажется, она заучила этот текст ещё днём и просто выжидала момент, зная, что новой встречи ждать долго не придётся. Элисон уже стало раздражать его горячее дыхание, которое щекотало волосы на её затылке, посылая мурашки вниз по спине. Всегда проницательный, серьезный и мудрый прежде, он стоял, не решаясь сказать ни слова. А она тем временем начинала таять, подобно сливочному маслу. Худые плечи дрожали от прерывистого дыхания, а сердце, кажется, готово было мягко оборваться и скатиться куда-то в пятки.
— Вы писали о своей безграничной любви ко мне, но почему, когда я нуждалась в Вашей поддержке, Вы делали мне лишь больнее? Почему я полюбила Вас, а Вы при первой же возможности отвернулись от меня? — направив взгляд в сторону зеркала, Бадлмер заметила на лице мужчины улыбку, — И вот Вы опять смеётесь надо мной.
А он продолжил молчать, сосредоточившись на очередном крючке корсета. Он мог бы повторить слова любви, мог бы страстно рассуждать о своих чувствах, но речи его ничего не стоили, ведь она бы поверила в любую ложь, что только была бы произнесена его тонкими устами. Мадмуазель Бадлмер хотела гораздо большего, чем судья ей мог дать. Она хотела ярких, страстных чувств, но о какой любви может идти речь? Клод слишком стар для всей этой ребяческой ерунды, он бы не стал опровергать факт, что одной лишь ночи ему будет вполне достаточно, чтобы насытиться ею. Но девушке вовсе необязательно это знать.
Расправившись с последним крючком, тонкие мужские пальцы потянули за кончик ленты и корсет упал с женского тельца, оставляя её в лёгкой, почти невесомой белой рубахе. Девушка уже хотела отойти, но её остановила проворная дьявольская ладонь, что проскользнула по тонким рёбрам и потянула в сторону чёрного одеяния. Подавшись вперёд, он едва ощутимо дотронулся горячими пальцами прохладной девичьей кожи, попутно оголив бледное плечико. Он касался губами плеча, ласкал изящной ладонью плоский животик, но стоило ей лишь шевельнуться — он сжимает нежную кожу, давит на рёбра металлическим кольцом и на мгновение отстраняется, желая отметить, что грудная клетка аристократки замирает. Он ухмыляется, прижимает девушку к себе, давая ощутить своё возрастающее желание. Элисон же дрожит от страсти и от страха в его крепких объятиях. Где-то в потаённых уголках девичьего сознания неохотно борется мысль, что она ведёт себя слишком безрассудно, но думать аристократка сейчас вовсе не хочет. Мужчина вновь касается обнаженного плеча влажными губами, проводит по выпирающей ключице вверх по шее, а она послушно выгибается, подобно молодой податливой кошечке и издаёт воркующий стон, что невероятно льстит судье.
В реальность двух любовников возвращает неожиданно раздавшийся стук в дверь, отчего сердца обоих почти перестают биться, вместо того, чтобы набрать темп. Будто бы притаились, готовясь к чему-то сокрушительному. И в одну секунду аристократка отталкивает мужчину, попутно приподнимает ткань рубахи на плечо.
— Элисон, — в комнату чуть ли не паря от счастья, входит рыжеволосая дама, что прежде выступала с ней на сцене, — Тебя спрашивает весьма привлекательный молодой человек, — на её лице светится кокетливая улыбка, а сама она подлетает к столу и берет с него веточку винограда, — Боже, дорогая, почему ты смотришь на меня, будто бы смерть увидела?
— Весьма привлекательный молодой человек? — как бы невзначай повторяет аристократка, не решаясь выходить из-за ширмы.
— С потрясающей оливковой кожей и вьющимися тёмными волосами, — задумчиво подмечает та, запуская в ротик очередную ягоду, — Тебе, может, с платьем помочь? — она взволнованно приподнимает взгляд, слизывая с пухлых губ сок сочного плода.
— Нет! — неожиданно для себя вдруг вскрикивает Бадлмер, — Нет, не нужно. Я уже почти справилась, — добавляет она и краснеет пуще прежнего.
— Это новый реквизит? — веснушки на лице актрисы вдруг начинают играть, а взгляд её падает на шляпу судьи, лежащую на столе.
— Да, вполне возможно, — Бадлмер буквально вталкивает мужчину в угол комнаты, пытаясь спрятать его среди костюмов, в то время как он возмущается, по крайней мере, пытается это сделать, — Я когда зашла она уже лежала здесь, так что…
— Очень жаль, что ты не сможешь застать пьесу с её участием, — женщина с любопытством вертит в руках головной убор, а затем надевает его на голову и щурит глаза, — Господин судья сегодня был в зале, слышала об этом? Сидел с таким лицом, будто бы его сюда насильно затащили. Вот не дана некоторым людям тяга к прекрасному, да, дорогая? Говорят, слишком часто посещает театр в последнее время. Молвят, что к Адель ходит, — она недовольно качает головой, — Боже, какая же наивная девчонка! Что не выступление, то новый ухажёр.
— Действительно, — тем временем, смущение девушки переходит с горячих щёк на ушки, окрашивая их в яркий багровый цвет. Ей вдруг становится стыдно, что она накануне свадьбы находится в комнате с другим мужчиной, да ещё и поддаётся его желаниям, ибо сама она до сих пор боится признаться себе, что жаждет его не меньше, — Ты, должно быть, завидуешь?
— Прости? — рыженькая женщина возмущённо округляет выразительные глазки, а сама, немного запоздав, понимает о чём идёт речь — она слишком любит обсуждать чужих ухажеров, пока сама в свой четвёртый то десяток ходит одна, — Ох, моя дорогая, чему завидовать то? — гнев её отходит на второй план, когда она вспоминает, что это было последнее выступление маленькой глупышки в театре, — Разгульным капитанам или иным мимолётным связям? — она щурит глаза, словно пытается что-то припомнить, — Тот молоденький, не француз, кажется, твой? За него ты замуж выходишь?
Мадмуазель Бадлмер уже желала выйти из-за ширмы, потому что находиться рядом с судьей было уже просто нестерпимо, но он останавливает её всё той же лентой, которой прежде обвил девичью талию, и резко дергает края ткани в свою сторону. Элисон бы наверняка упала, если Клод не впился тонкими пальцами в её бёдра и прикосновения эти были равнозначны иголкам.
— Мой, кажется, — придерживаясь руками за мужские запястья повторяет она и пытается успокоить сердце, — Не могла бы ты сказать ему, что я спущусь через пару минут?
— Красив, верно? Так ласково улыбается, что даже на меня радость накатывает. А красота то какая? Породистая, римская до такой степени что просто невыносимо, — с трепетом бормотала она и наблюдала за изменяющимся взглядом молодой девушки.