Келсон энергично качнул головой.
— Нет, это не ловушка. Мы знаем, где находится остальная часть меарской армии. И мы знаем, что Сикард, где бы он ни находился, все же находится не настолько близко, чтобы ударить по нашему отряду. Нет, Ител наконец-то совершил свою последнюю ошибку. И теперь он мой!
— Отлично, отлично, мой принц, — проворчал Морган, сочтя за лучшее не противоречить королю, раз уж тот пребывает в подобном настроении. — Что, мне созвать капитанов, чтобы ты мог отдать приказы?
Келсон кивнул коротко и отрывисто; и когда он всматривался в холмы, что возвышались вдали, за равниной, к югу от Ратаркина, его глаза вдруг стали похожи на волчьи, и в них загорелась жажда кровавой мести.
Мысль о кровавой мести преследовала и королеву, точно так же, как короля, — и именно в это же самое ясное июльское утро, — хотя Джехана, в отличие от своего сына, чувствовала себя скорее тем, на кого направлена эта месть, а не тем, кто намерен ее осуществить. Она поднялась очень рано — или, точнее, очень рано вышла из своих апартаментов, поскольку вообще не спала в эту ночь, не в силах отогнать от себя то видение, которое преследовало ее с полудня, полностью захватив ее ум. Стоило ей прикрыть глаза — и перед ней вставал Камбер Кулдский, он обвинял королеву, его слова мучили, жгли, терзали Джехану…
«Джехана, Джехана… почему ты гонишь меня?»
Она не в состоянии была объяснить случившееся, — тем более что немного погодя после мессы она потребовала у отца Амброза объяснений относительно выбранного им текста.
— Но, ваше величество, разве я читал не тот отрывок? Я не помню ничего подобного. Разве это был не тот же самый текст, что и на ранней мессе?
— Прекратите насмехаться надо мной, отец!
— Насмехаться над вами, миледи?! Но я действительно не понимаю!
Их разговор происходил в базилике, прямо перед Святым Крестом. Едва ли отец Амброз решился солгать Джехане в таком месте. Нет, королеве легче было бы принять ложь, чем осознать то, что случилось на самом деле. Но, хотя священник был явно потрясен ее обвинением, Джехана, к собственному ужасу, вдруг обнаружила, что в ней просыпается сила проверки правдивости, сила видения чужих мыслей…
— Вы что же, будете меня убеждать в том, что сами не понимали, что делаете? — резко спросила она. — Не лгите мне, отец! Вы думаете, я не разберусь, когда вы лжете? Вас кто-то заставил это сделать?
— Миледи, я вообще не понимаю, что вы хотите от меня услышать…
— Почему вы это сделали? — продолжала настаивать она.
В его глазах вспыхнул страх, и он умоляюще вскинул обе руки, — и Джехана в то же самое мгновение поняла, что он абсолютно невинен… но она уже зашла слишком далеко, чтобы останавливаться. Ей уже недостаточно было знать, что он действительно говорил правду, как и пытался ее убедить, — она схватила его за запястья и впилась взглядом в его глаза, врываясь в его сознание с такой силой, что отец Амброз негромко застонал от потрясения. Он упал перед ней на колени, ошеломленный нападением, испуганный — но неспособный сопротивляться, ставший безвольным пленником ее разбушевавшейся воли.
Она удерживала его в таком положении несколько секунд, изучая то, что хранилось в его памяти, — ее интересовало то, что происходило непосредственно перед началом чтения того текста. Но в его сердце, так же, как и в его памяти, она увидела лишь полную невиновность. Он открыл свою книгу на той странице, где лежала закладка, и начал читать, совершенно не осознавая того, что это не те слова, что звучали на утренней мессе.
Милостивый Иисус, он не осознавал! Но если его действия не были обдуманными и намеренными, как вообще это могло случиться? Что за посланец Судьбы вмешался в ее жизнь?
Она отпустила пошатнувшегося отца Амброза, и ее горло сжалось от подступивших рыданий. Вывод тут мог быть только один, и он наполнил ее душу ужасом. Не обращая внимания на молодого священника, дрожащего от пережитого, она, спрятав лицо в ладонях, опустилась на колени рядом с ним, ничего не видя от слез.
Не кто-нибудь, а сам еретик Дерини Камбер втянул ее во все это. Но почему он преследует ее? Неужели ему недостаточно того, что он постоянно тревожит ее во время медитаций и преследует во снах? Неужели ему так уж необходимо было заставить ее использовать проклятую богом силу прямо здесь, перед лицом самого Господа, — и именно тогда, когда она так старалась избавиться от дьявольского наследия?
И ведь она поддалась искушению! Боже, как она теперь презирала себя! И не только за то, что она вообще осмелилась использовать ту силу, в обладании которой так долго не желала признаваться самой себе, но и за то, что она применила эту силу для насильственного вторжения в чужой ум, и причинила человеку боль своим вторжением.
К тому же ее невинной жертвой был священник! О, матерь божья и все святые, даже если отец Амброз когда-нибудь простит ее, ей не дождаться божьего прощения!
— Милостивый боже, что же вы со мной сделали? — с трудом пробормотал Амброз, когда Джехана решилась поднять на него виноватый взгляд.
Он так и не сдвинулся с места, и стоял там же, где она оставила его.
И лишь теперь, не столько даже испуганный, сколько ошеломленный и не верящий в происшедшее, он передвинулся ближе к ступеням, ведущим к алтарю, и оперся спиной о резную боковую стойку; в его синих глазах все еще светились боль и порицание.
— Что вы такое сделали? — повторил он. — Я так себя чувствовал, словно вы заглянули прямиком в мою душу…
— Я… я не хотела причинить вам боль, о-отец… — запинаясь, произнесла Джехана сквозь слезы. — Я была так испугана…
— Но, дочь моя…
Он пытался понять, но в его глазах все еще отражался страх, и это вновь повергло Джехану в отчаяние.
— Забудьте все, что тут было! — приказала она, прикасаясь мокрыми от слез руками к его щекам и еще раз навязывая ему свою волю, несмотря на то, что в этот раз он попытался уклониться от ее прикосновения. — Простите меня, если сможете, отец, но вы должны все забыть. Забудьте и усните.
Сопротивление было просто невозможно. Даже если он хотел бы разделить ее страдание, все равно ему не оставалось ничего, кроме повиновения. Когда его глаза закрылись, и он беспомощно обмяк под ее руками, Джехана еще раз коснулась его ума, безжалостно переделывая его воспоминания, чтобы скрыть свою ошибку и свою вину.
Потом она оставила его там, спящим, — он должен был помнить впоследствии лишь то, что он задремал, медитируя в базилике, — а сама поспешила укрыться в уединении своих апартаментов. Больше в тот день она никого не видела, и не стала ужинать вечером. И совсем не спала ночью.
Но ни пост, ни молитвы, ни даже умерщвление плоти не смогло отвлечь ее мысли от того, чем она являлась, что всплыло в ее уме, и не дало ей покоя и отдохновения, к которым она так отчаянно стремилась. Раздавленная чувством вины, она сомневалась даже в том, можно ли ей присутствовать на мессе на следующее утро… ведь она наверняка была проклята за свой грех… Но и не пойти она не осмелилась. Она ведь всегда присутствовала на ранней мессе, которую отец Амброз отправлял для нее и сестры Сесиль, и они были бы очень удивлены, если бы Джехана не пришла… Кроме того, какой-то крошечный уголок ее ума, хранивший невинность, все еще надеялся, что само по себе присутствие на мессе и приобщение к святым дарам может каким-то образом принести ей то исцеление, которого она жаждала. Уж наверное Господь не покарает ее за то, что она стремится к Нему, пусть даже она греховна и не слишком тверда в вере…
Но когда она наконец заставила себя вернуться в мыслях к действиям, и действительно вместе с отцом Амброзом и сестрой Сесиль пересекла почему-то ставшее бесконечно широким пространство двора между ее апартаментами и базиликой, — это оказалось настолько тяжелым испытанием, что она и предположить не могла ничего подобного. Хотя отец Амброз не выказывал никаких признаков того, что он хоть что-то помнит об их предыдущем столкновении, ей постоянно чудился укор — в каждом его взгляде; и сестра Сесиль казалась королеве куда более серьезной, унылой и молчаливой, чем обычно.