«Она оказалась далеко от дома, – подумал Куни. – Наверное, вдова солдата, оставившего ее в трудном положении после Унификации». После покушения на императора, совершенного семь лет назад при помощи воздушного змея, в Дзуди находился довольно большой гарнизон – людям императора так и не удалось поймать неудачливого убийцу, но они посадили в тюрьму и казнили многих горожан на основании сомнительных улик и продолжали править городом с особой жесткостью. Впрочем, чиновники императора применяли закон без предвзятости, и бедняков Ксаны угнетали так же, как бедняков из других покоренных королевств.
– Я просил тебя предъявить свидетельства о рождении твоих сыновей, но у тебя их нет.
Солдат нетерпеливо оттолкнул умоляющие руки женщины. Судя по акценту, он и сам был из Ксаны. Расплывшееся тело – скорее чиновник, а не солдат. Он смотрел на юношу, который стоял рядом с пожилой женщиной, с холодной усмешкой, явно рассчитывая, что мальчишка решится на отчаянный поступок.
Куни хорошо знал таких типов. Вероятно, он каким-то образом уклонился от участия в войнах Унификации, а потом, как только объявили мир, при помощи взяток получил должность в армии Ксаны, чтобы стать администратором на одной из покоренных территорий. В его обязанности входило отыскивать здоровых молодых людей, чтобы те приняли участие в реализации многочисленных проектов императора. Он располагал некоторой властью и большими возможностями для надругательства над людьми. К тому же это была очень выгодная должность: семьи, которые не хотели, чтобы их сыновья уходили из дому, платили ему хорошие деньги.
– Я знавал многих хитрых женщин вроде тебя, – гнул свое чиновник. – Думаю, ты наврала насчет старшего сына, чтобы не вносить свою лепту в великое строительство достойного места для загробной жизни его императорского величества, нашего любимого императора Мапидэрэ, пусть он живет вечно.
– Пусть он живет вечно. Но я говорю вам правду, господин. Вы мудрый и храбрый, и я знаю, что вы сжалитесь надо мной, – попыталась польстить толстому чиновнику женщина.
– Жалость тебе не поможет, – отрезал толстяк. – Если ты не предъявишь документы…
– Документы остались в магистратуре, дома, на Руи…
– Но мы ведь не на Руи? И не перебивай меня. У тебя есть шанс: заплатить налог на Процветание, и тогда мы забудем об этих неприятных вещах. Но если не хочешь, я должен…
– Я хочу, господин! Но вы должны дать мне время: дела идут не лучшим образом, и мне нужно время…
– Я же сказал, чтобы ты меня не перебивала! – И неожиданно он ударил женщину по лицу.
Стоявший рядом с ней юноша бросился вперед, но пожилая женщина схватила сына за руку и попыталась встать между ним и чиновником.
– Пожалуйста, пожалуйста, простите моего глупого сына. Вы можете ударить меня еще раз за его несдержанность.
Чиновник рассмеялся и плюнул на женщину.
Ее лицо дрогнуло, и на нем появилось выражение невыразимой скорби. Куни сразу вспомнил лицо своей матери Нарэ и те времена, когда она ругала его за то, что он не желает жить достойно, и пьяный дурман мгновенно выветрился у него из головы.
– Каков налог на Процветание?
Куни неспешным шагом приблизился к троице, а другие пешеходы старались обходить их по широкой дуге, чтобы не привлекать внимание императорского чиновника, который, глядя на Куни Гару: пивной животик, обаятельная улыбка, все еще красное от выпивки лицо, несвежая мятая одежда, – решил, что ему ничто не угрожает.
– Двадцать пять серебряных монет. Но какое тебе до них дело? Или ты готов занять место этого парня?
Отец Куни, Фэсо Гару, платил одному чиновнику за другим, и у Куни были документы, подтверждавшие, что он освобожден от трудовой повинности. Кроме того, он не боялся этого человека: будучи опытным уличным бойцом, не сомневался, что выйдет победителем, если дело дойдет до схватки, – но сейчас от него требовалась хитрость, а не сила.
– Я Фин Крукедори, – заявил Куни.
Семья Крукедори владела одним из крупнейших ювелирных магазинов в Дзуди, и Фин, старший сын, однажды пытался сдать Куни и его друзей стражникам за нарушение порядка, после того как Куни обыграл его в кости по высоким ставкам. Кроме того, отец Фина славился своей удивительной жадностью: он и медяка не потратил на благотворительность, – но его сын имел репутацию транжиры.