«Они не знают здешних мест, раз согласны на любого проводника, – думала она, изо всех сил надеясь, что лицо ее так же неподвижно и мрачно, как у чужаков, и не выдаст истинных чувств и мыслей. – Что ж, я заведу их так глубоко в лесную чащу, как смогу. А потом… потом сбегу, если получится!»
План этот был не столь уж изощренным, но действенным: немало путешественников сгинули без вести, понадеявшись на своих проводников, а уж завести обманом врага в болота – и вовсе славное дело, если верить старым песням. Но, надо сказать, затея эта была не из простых: путники оказались людьми подозрительными, и Эли слышала в их голосах недоверие. Особенно недобро повела себя женщина, к которой прочие обращались с почтением и страхом: она хоть и опасалась притрагиваться к Эли, но не упускала случая стегнуть пленницу длинной розгой безо всякого повода, словно ей в радость было кого-нибудь мучить. Иногда она намеренно дергала за веревку так, чтобы Эли упала, а когда путники остановились, чтобы перекусить, вредная тетка бросила ей кусок хлеба с тем расчетом, чтобы он упал в грязь. Никогда еще девушке не приходилось иметь дело с такими гадкими людьми, но вместо страха в ней крепло возмущение и желание отомстить за обиду.
«И как только люди могут терпеть такое обращение с собой? – думала она скорее удивленно, чем испуганно. – Разве можно мириться с такой несправедливостью? Ох, я вся горю от злости. Никогда в жизни я не была так зла!» Тут Эли вспомнилось, как Маргарета рассказывала, что за судьбу прочила ей фея: долгие годы обид и мучений, бессловесной покорности, прежде чем получилось бы заслужить право на счастье своим долготерпением, – вот, стало быть, каково чувствовать подобное на самом деле… Смутное неясное подозрение закралось в ее душу: замысел феи разбился на сотни осколков, как те самые хрустальные туфельки, но разве не могло быть такого, что из тех же самых кусочков сложилось что-то новое?
Мысль об осколках заставила ее нахмуриться от смутного беспокойства: ранка на руке заныла, словно что-то кольнуло изнутри. Впрочем, запястья, в которые врезáлась веревка, саднили еще сильнее – на время привала ее привязали к дереву, как это делают с домашним скотом.
– Далеко ли еще? – окликнули ее похитители.
– Вдоль берега реки вниз по течению до захода солнца, – солгала она, стараясь, чтобы голос дрожал словно от испуга, а не от волнения. – Там будет мост, и сразу за ним – нужная вам усадьба.
Правда заключалась в том, что Эли пыталась увести их от моста как можно дальше: русло реки вниз по течению расширялось, появлялось множество притоков, а те, в свою очередь, шли от болот. О том, что будет с ней самой, когда обман обнаружится, она старалась не думать. «И проклятие феи не сбудется, как ей хотелось, и злодеи не получат Ашвина!» – утешала она себя как могла.
Маленькая лесная мышка, безошибочно почуяв в Эли друга больших и малых зверей, показалась из травы и быстро взобралась по ее изорванной юбке. Но, как ни странно, ее не заинтересовали крошки хлеба – мышка пыталась забраться в карман, желая составить компанию пленнице.
– Ох, да ты же порежешься! – прошептала Эли, пытаясь незаметно ее прогнать. – Там лежит кое-что очень острое!
Мышка, словно поняв ее слова, серым шариком скатилась обратно в траву, напоследок что-то пискнув, а Эли, если бы могла, хлопнула бы себя ладонью по лбу от досады: отчего же она до этой самой минуты не вспомнила про осколок? Хоть на что-то сгодился бы подарок феи! И она незаметно сунула связанные руки в карман, пытаясь нащупать онемевшими пальцами острые грани.
Хорошо бы злодеи всегда оказывались глупы и доверчивы… Насколько проще добру было бы их побеждать! Но, увы, голоса путников-чужестранцев звучали всё сердитее и тревожнее, а взгляды, которые они бросали на Эли, становились всё подозрительнее. Они негромко переговаривались друг с другом, то и дело косясь на свою маленькую измученную проводницу, но больше не спрашивали, далеко ли до моста и где усадьба Терновый Шип, – ответы Эли перестали казаться им сколько-нибудь полезными. «Они догадались, что я могу их обманывать!» – подумала девушка, дрожа от усталости и страха.